Зловещая сцена разыгралась несколькими месяцами позже, когда несколько зевак наблюдали за похоронами младенца на одном из церковных кладбищ Лондона. Одному из них, священнику, поведение плакальщиков показалось странным, и, спешно подбежав к ним, он приоткрыл покрывало; никакого ребенка в складках не оказалось — вместо этого он увидел вылепленную из воска фигурку младенца с двумя вонзенными в нее булавками. Поговаривали, что обряд пророчил смерть маленькому принцу, и новости о колдовских похоронах разлетелись по всему королевству.

Так или иначе, в королевской детской комнате ввели тщательно разработанные правила и меры предосторожности. Никому не разрешалось приближаться к колыбели младенца без королевского разрешения с собственноручной подписью монарха. Всю еду, предназначавшуюся для ребенка, следовало проверять на содержание яда. Его одежду стирала собственная прислуга, и никому более не позволялось к ней прикасаться. Все комнаты в личных покоях принца надлежало подметать и мыть с мылом трижды в день. Страх болезни всегда присутствовал там, где речь шла о новорожденных и маленьких детях. В Королевской коллекции есть одна очаровательная камея, на которой изображен Генрих, держащий на руках своего младенца-сына; это одно из немногих изображений, представлявших короля как обычного человека, которому ничто земное не чуждо. Весной следующего года король проводил много времени с сыном, «нянча его в руках… и показывая в окне собравшемуся народу, к великой радости последнего». Следующие шесть лет своей жизни лорд Эдуард провел, судя по его воспоминаниям в дневнике, «среди женщин». Тем самым он повторял судьбу отца.

Вскоре Генрих занялся активными поисками новой жены. Он писал своим послам при императорском дворе в Брюсселе: «Денно и нощно увещевают нас Королевский совет и сановники наши не мешкать с выбором супруги, дабы нажить потомство ради сохранности рода, и, внемля их остережениям о грядущей старости и о том, что время изумительно быстротечно и ускользает, словно песок сквозь пальцы, осознаем мы необходимость безотлагательно сие окончательное решение принять, тем манером либо иным, и не терять более времени». «Изумительно» — очень характерное для XVI века слово. «Меня изумляет» может означать «хотел бы я знать» или «диву даюсь», то есть короткий диалог может звучать так: «Хотел бы я знать…» — «Диву даюсь, что вы хотите знать…»

Несмотря на то что подготовка к четвертому браку шла полным ходом, Генрих никогда полностью не вычеркнул из памяти Джейн Сеймур. Дважды он посещал ее фамильный дом в Вулф-Холле и в своем завещании приказал похоронить «кости и тело нашей верной и любящей жены, королевы Джейн» вместе с его останками в одной могиле. Сам король, впрочем, мог оказаться там скорее, чем рассчитывал. Весной 1538 года язвы на его опухших ногах закупорились; говорили, что «жидкости, не имея выхода из организма, душили его тело». Возможно, в его легких образовался кровяной сгусток; двенадцать дней он лежал неподвижно, с трудом дышал, а его глаза и вены выступали от длительного напряжения. Появились слухи о кончине английского короля, и народ стал спорить о законности притязаний на престол Эдуарда и Марии. Впрочем, в конце концов тяжелый приступ прошел, и король оправился от болезни.

Генрих развернул очередную кампанию по строительству королевских резиденций. Он расширил дворец Хэмптон-Корт, который теперь насчитывал свыше тысячи залов и был самым крупным зданием в Англии со времен римского завоевания. Осенью 1538 года король начал строительство архитектурного каприза, или фантазии, известного как Несравненный дворец (Nonsuch Palace), названный так, потому что во всем королевстве подобного ему было не сыскать. В нем имелись башни и турели, купола и зубчатые стены с бойницами; верхние ярусы были отделаны деревом и украшены лепниной и резной скатной крышей. Сады украшали статуи и водопады с фигурами птиц, купидонов и пирамид, извергавших фонтаны воды. Дворец, мыслившийся под стать эксцентричному и тщеславному королю, так и не был построен при его жизни. Генриху оставалось править лишь девять лет.

Начало 1539 года ознаменовалось страхами по поводу угрозы вторжения, подогреваемыми обнародованием папской буллы против короля; ходили слухи, что король Франции и император Испании вступили в союз с папой римским, заручившись поддержкой шотландского короля Якова V. «Мы станем, — писал один придворный, — куском мяса среди мясников». Поговаривали, что в Нидерландах собралось войско из восьми тысяч наемников. Флотилия из шестидесяти восьми кораблей была замечена недалеко от Маргита. Это нападение стало бы первым скоординированным ударом со времен Нормандского завоевания. Генриха отлучили от церкви, однако его враги заявляли, что народ по-прежнему остается в рабском подчинении еретику-монарху; один купец писал из Лондона, что всех их сочтут за «евреев либо безбожников», которых враг сможет законно поработить.

Генрих произвел смотр своего флота, состоящего из 150 судов, и приказал провести военные сборы по всей стране; затем он объехал самые уязвимые области вдоль южного побережья и повелел возвести новые фортификационные сооружения. Были укреплены крепости вдоль границы с Шотландией. Королевская флотилия покинула Темзу и отправилась в Портсмут. Строительный камень, оставшийся от заброшенных монастырей, использовали при строительстве защитных укреплений. Тайный совет проводил ежедневные совещания, готовясь к войне. Личная охрана короля, так называемые джентльмены-пенсионеры[32], носила бархатные камзолы и мундиры с золотыми цепями; в правой руке каждый стражник держал большую секиру.

В начале мая тысячи мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет собрали все свои доспехи и оружие и маршем прошли из Майл-Энд, традиционного места встреч вооруженных дружин, в город; поля Степни и Бетнал-Грин «были сплошь усыпаны людьми и оружием», с батальонами копий, громоздящихся «бескрайним лесом». На следующий месяц Томас Кромвель устроил на Темзе импровизированную битву между двумя судами; одним командовала группа матросов, переодетых папой римским и его кардиналами, экипаж другой представлял короля с его подданными. Само собой разумеется, Ватикан был повержен и сброшен в реку.

Сам Генрих пребывал в состоянии чрезвычайной озабоченности. Именно такого исхода событий он больше всего и опасался. Находившийся в то время в Лондоне французский посол отправил своему владыке тревожное послание, где умолял освободить его от обязанностей, страшась гнева короля; Генрих — «самый жестокий и опасный человек в мире», — казалось, пылал такой яростью, что «ни благоразумия, ни понимания» от него нельзя было ожидать. Посол, по его признанию, считал, что король вполне способен напасть или даже убить его во время аудиенции.

Несмотря на это, военная кампания против Англии так и не состоялась из-за разгоревшихся распрей между Францией и Испанией. Возможно, что шпионы тех стран доложили своим господам об отсутствии сколь-нибудь существенного внутреннего недовольства; народ не восстанет против своего короля. Никакого вторжения не последовало, и всеобщее беспокойство вскоре улеглось. Король, однако, прекрасно осознавал, что нагнетать напряженность в стране было бы крайне опрометчиво; он и так испытывал на прочность религиозную терпимость народа. В силу этих обстоятельств он счел разумным заручиться поддержкой ортодоксальных, консервативно настроенных верующих, составлявших большую часть населения. Руководствуясь этими соображениями, он также следовал своему природному чутью.