Драматургу удается виртуозно свести все линии в едином финале и завершить одним общим ударом. Линии мести у Кида носят, как видно, характер соподчиненный, иерархический: три частные мести есть варианты общего закона, который выражен непосредственно в фигуре Мести. У Шекспира в «Гамлете» уже на данном формальном, структурном уровне выявится существенное расхождение с концепцией мести Кида. Его сюжет будет построен на параллельных линиях мести, а не на связанных иерархической зависимостью. Это даст возможность сопоставлять варианты, а не уподоблять их одной общей модели.

Казалось бы, основной мститель в трагедии — Бель-Империя. Это предполагается и обещанием самой Мести в Прологе:

Где ты увидишь, как убийца твой,

Наследник трона, принц дон Бальтазар

По воле Бель-Империи умрет.

(Акт I, сц. 1, 87-89)

Однако все дальнейшее действие выстроено так, что в качестве главного мстителя зритель невольно воспринимает Иеронимо. Возможно, в первоначальном замысле протагонистом должна была стать женщина-мстительница. Но в итоге драматург сосредоточивается на другой линии мести, вероятно, потому, что она единственная представляет собой вариант сюжета отца и сына.

Ситуация мести, разворачивающаяся в пьесе Кида, крайне далека от христианских ценностей. Впрочем, на этом этапе родовая месть в елизаветинском универсуме, вероятно, продолжала восприниматься как некая отдельная сфера, на которую не распространяется закон евангельского милосердия. Известно, что первая английская трагедия «Горбодук» Томаса Нортона и Томаса Сэквилла была написана в жанре трагедии мести и трактовала акт мщения как восстановление мировой гармонии, попранной проникшим в мир злом:

Кровь просит крови, смерть есть смерти мзда:

Юпитер, правосудный, вечносущий,

Так правой мздою воздавал всегда.

То ведал прежний век, и век грядущий

Воистину поймет <...>[474]

Эта идея, как видно, согласуется с Законом Моисея, то есть ветхозаветным пониманием библейского постулата «мера за меру»: «око за око, зуб за зуб» (Лев. 24: 20)[475]. Но согласна ли она с евангельской проповедью Иисуса Христа и святых апостолов? Едва ли: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5: 38—39); «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12: 19).

Показательно, что в «Апологии поэзии» (1581—1583) сэр Филип Сидни выделяет «Горбодук» за стиль и нравственное содержание из «наших трагедий и комедий, не без причины вызывающих против себя столько жалоб, постоянно нарушающих правила простого приличия», и упрекает трагедию лишь за несоблюдение аристотелевских единств времени и места:

Исключение составляет один «Горбодук», который, впрочем, несмотря на величественные монологи и благозвучные сентенции, достигающие высоты стиля Сенеки, несмотря на обилие нравственных правил, которым он прекрасно поучает, удовлетворяя таким образом истинному назначению поэзии (курсив мой. — Н.М.), сам весьма погрешает <...> как относительно времени, так и относительно места[476].

«Погрешает» против единств, но не против общественной морали — таково убеждение Ф. Сидни в 1580-е годы, то есть незадолго до создания «Испанской трагедии». Следовательно, данная концепция мести продолжает восприниматься как норма даже наиболее просвещенными членами общества.

Итак, центральной в «Испанской трагедии» Томас Кид делает отцовско-сыновнюю линию мести, а главным героем — Иеронимо. Иеронимо — пожилой рыцарь, маршал Испании, в свое время отличившийся на полях сражений, а теперь исполняющий при дворе благоволящего ему короля Испании функции верховного судьи по гражданским и уголовным делам и одновременно церемониймейстера, организующего придворные развлечения по случаю праздников и торжеств. Он прекрасно разбирается и преуспевает в обоих занятиях — и в обоих демонстрирует твердость и непреклонность характера.

Герой дважды предстает перед зрителем в роли искусного театрального режиссера: в постановке злободневных для английской публики масок (акт I, сц. 4) и наиболее полно раскрывает себя в «натуральном» кровавом спектакле финала:

Вы думаете, к счастью для себя,

Что вымысел представили мы вам,

И это все обычная игра...

<...>

Сеньоры, знайте: я Иеронимо,

Отец несчастный страстотерпца-сына.

Я вышел, чтоб поведать свой рассказ,

Не за игру плохую извиниться.

<...>

Как вам спектакль? Как эта сцена вам?

<...>

Как этой вам трагедии финал?

(Акт IV, сц. 4, 76-78; 83-86; 89; 121)

Как скажет некоторое время спустя шекспировский Гамлет после своей бескровной пьесы-«мышеловки»:

Раз королю не нравятся спектакли,

То, значит, он не любит их, не так ли?[477]

Герой Кида дважды предстает перед зрителем в роли судьи: в сцене осуждения на казнь Педрингано (акт III, сц. 6) и в эпизоде с просителями (акт III, сц. 13, 45-175).

Педрингано убил человека и был схвачен в момент совершения преступления. Его вина очевидна, и Иеронимо без колебаний приговаривает его к смерти (по закону). Свой приговор он сопровождает словами, буквально воспроизводящими трактовку мести в «Горбодуке»[478]:

Покуда я судья, царит закон:

За пролитую кровь отдашь ты кровь.

(Акт III, сц. 6, 35—36)

И немного далее:

Мы бы презрели Господа веленье,

Оставив без расплаты преступленье!

(Акт III, сц. 6, 99-100)

Таким образом, уже в этом эпизоде — то есть до «кризиса» (Murray 1969: 49), или «перелома в сознании» (Ross 1968: 37) героя, происходящего в монологе «Мне отмщение!», — мы видим не просто «несчастного отца злополучного сына»[479], но твердого в своих принципах человека, уверенного в справедливости земного суда, который осуществляется его рукой.

Если Бель-Империя с самого начала принимала решение отмстить за смерть Андреа (и, вероятно, была в этом руководима Местью), то Иеронимо оказывается вовлеченным в эту ситуацию мести не по своей воле.

Исследователи не раз отмечали значение трагической иронии в развитии внутреннего (трагедийного) сюжета пьесы, которое подчеркнуто предопределенностью развязки: «Персонажи неизменно заблуждаются относительно того, к чему приведут их действия» (Edwards 1959: LII). «Вторая любовь» поможет Бель-Империи отмстить за первую, но лишь ценой своей жизни. Жизнь, дарованная великодушным Горацио пленному Бальтазару, станет причиной его собственной смерти. Усилия Лоренцо по сокрытию тайны преступления с головой выдают его Иеронимо. Педрингано ждет от Лоренцо помилования, в то время как тот обрекает его на смерть. Монархи наслаждаются спектаклем, в котором убивают