Оппозиция силы и слова станет одним из лейтмотивов в творчестве Марло и в особенности у Шекспира, а пока Т. Кид уточняет и модернизирует постулат Макиавелли в духе наступающей эпохи, для которой золото, деньги становятся наилучшим средством достижения любых целей:

Но золото обоих посильней.

(Акт II, сц. 1, 109)

Таким образом, Лоренцо изобретает и формулирует новую «стратагему», адекватную духу времени и рассчитанную на людей, стоящих ниже на социальной лестнице, в общении с которыми это средство (деньги) действует безотказно.

Принц и Лоренцо принимают решение устранить Горацио, стоящего на пути их планов. Если у Бальтазара эти планы любовные, то для Лоренцо это средство возвыситься и одновременно избавиться от человека, своим превосходством внушающего ему зависть (именно он настаивает на «устранении» как наилучшем средстве).

Следует отметить, что в образе Лоренцо намечена тема, которая найдет непревзойденное воплощение в шекспировском Яго: тема человека неполноценного, находящего удовольствие в разрушении счастья и гармонии в мире или в другом человеке. «Макиавель» Кида вообще уникален своим архетипичным положением среди елизаветинских сценических персонажей-макиавеллистов. В образе Лоренцо имплицитно заложен и тип крупного злодея Ричарда Глостера (не опускающегося в своих притязаниях ниже уровня монаршего венца), и тип «маленького» поручика Яго (гораздо более страшного как психологический феномен именно за счет его обыкновенности и распространенности).

В сцене подслушивания, когда Бальтазар и Лоренцо наблюдают свидание влюбленных, прямой предшественник Яго в «ревнивой злобе» комментирует:

Смотрите, очи, на закат любви![498]

Натужься, слух, чтоб их услышать стон.

Ты, сердце, принеси Горацио смерть[499].

(Акт II, сц. 2, 21-23)

Страстное и деятельное желание видеть разрушенную любовь, слышать горестные стенания вчерашних счастливцев, радоваться падению достойного человека — отсюда два шага до прославленного шекспировского антагониста Яго и полшага до ставшего благодаря ему классическим вопроса: «В чем причина ненависти антагониста к герою?»

Ответ общий для Лоренцо и Яго: человеческая неполноценность и зависть как наиболее частое ее проявление.

План по устранению Горацио не замедлит осуществиться: Лоренцо, принц и два их сообщника (Серберин и Педрингано) убивают Горацио во время ночного свидания с Бель-Империей. Они вешают его в беседке и закалывают кинжалами. В сцене убийства Лоренцо произносит комментарий, приоткрывающий его истинный мотив:

Хотя всю жизнь стремился он наверх,

Он высоко забрался лишь сейчас.

(Акт II, сц. 4, 60—61)

Мотив зависти племянника короля к доблестному Горацио был задан в самом начале, когда Лоренцо хитростью присвоил первенство в пленении Бальтазара. Трусливый высокородный «заяц» грязными методами одолевает высоко вознесшегося благородного и доблестного «льва», который по праву рождения стоит ступенькой ниже, а по праву чести и отваги неизмеримо выше завистника.

Следующий выход Лоренцо (акт III, сц. 2) — разработка новой стратагемы по ликвидации сообщников, которые могут открыть тайну гибели Горацио (Иеронимо уже получил письмо от Бель-Империи, ищет подтверждений вины злодеев, чем и заставляет Лоренцо насторожиться). Дабы «предотвратить худшее» («to prevent the worst») (акт III, сц. 2, 78), Лоренцо поручает Педрингано устранить Серберина. В монологе на пустой сцене Лоренцо открывает свой замысел целиком: чтобы сохранить в тайне преступление, надо избавиться от обоих сообщников:

Thus must we practise to prevent mishap

And thus one ill another must expulse.

Так наши беды мы предотвратим,

Одну напасть предупредив другой.

(Акт III, сц. 2, 106-107)

Надлежит действовать так, чтобы одно зло исключило возможность другого (для Лоренцо, естественно, большего) зла. Эта формулировка восходит к знаменитому изречению Макиавелли о способности, «взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо»[500].

Действия Лоренцо вскрывают механику рождения нового зла из подозрений, что старое может открыться (условно говоря, «макбетов комплекс»). Во всех его замыслах и рассуждениях неизменно присутствуют страх, озабоченность «секретностью», уверенность в невозможности положиться на сообщников, представление о людях как о расходном материале. Надежным он считает только то, что зависит от него самого:

Себе я верным другом стану сам,

Они ж умрут, как подобает всем рабам.

(Акт III, сц. 2, 118-119)

Лоренцо уже свойственна особенность всех будущих шекспировских персонажей-макиавеллистов: вдруг возникающее обостренное чувство отставания от времени. Лоренцо опасается, что Иеронимо стала известна тайна убийства Горацио и предотвращать беды «уже поздно» («too late») (акт III, сц. 4, 2).

Однако его трудно упрекнуть в нерадивости и непредусмотрительности: он не медлит ни одного мгновения, разрабатывая планы, которые лишили бы противника доказательств и возможности восстановить справедливость. Он отлучает сестру от двора, заключив ее под домашний арест, он организует двойное устранение «низких соучастников» («base confederates») (акт III, сц. 4, 10) убийства, наконец, он препятствует Иеронимо в передаче прошения королю.

Трагическая ирония в том и состоит, что стремление «макиавеля» обскакать время и все предусмотреть приводит к прямо противоположным результатам: противник получает доказательства и, лишенный королевского правосудия, решает вершить личное правосудие.

Третий макиавеллистский монолог Лоренцо на пустой сцене суммирует тактику «мудрых»:

В согласье с нашим планом это все,

Да так и должен мудрый поступать.

Замыслю что-то я — он исполняет,

Силки поставлю — птицу ловит он,

Не замечая клея на ветвях[501].

С друзьями те, кто хочет долго жить,

Должны себя вести, как птицелов.

Кого поймал я, он того убьет.

Не знает он, что это был мой ход[502].

А доверяться никому нельзя,

Коль собственные тайны человек

Способен добровольно рассказать.

(Акт II, сц. 4, 38—49)

Лоренцо необычайно преуспел в науке «одурачивания дураков»[503] — как в случае с Бальтазаром, так и в случае с Педрингано, которому вместо обещанного помилования он послал пустую шкатулку и обрек на казнь. Но одурачить судьбу ему не удастся. В конечном итоге он окажется не столь искусным режиссером, как Месть и Иеронимо.

Действие при португальском дворе незначительно по объему, но и оно демонстрирует интригу «макиавеля» более мелкого, в сравнении с Лоренцо, масштаба. Это некий дворянин Вилуппо, оклеветавший другого приближенного вице-короля, обвинив его в предательстве. Вилуппо — очевидная параллель к Лоренцо. Он обрекает на казнь невинного человека

Лишь ради положенья и наград,

А не из мести за былое зло.

(Акт III, сц.