— Что касается носок, товарищ, — добавил Андрюшка, — вы их лучше выкиньте. Запах такой, что ни один порошок не возьмет! А у нас даже мыла нет.

У Стеклова челюсть отвалилась. Лицо налилось кровью, и он расставил ладони, словно муху прихлопнуть хотел.

— Ты чего, рыжая морда! Наглитуры наглотался?!

— Я присяги не принимал, так что пока держите себя в руках!

— Ах, ты…

Стеклов запросто сбил с ног Андрюшку, уложил его животом на пол и стал руку выкручивать. Не было в парне страха, и рука должна была вот-вот сломаться.

Неожиданно дверь в комнату открылась, и, когда сустав уже хрустел, раздалась команда:

— Отставить!

Стеклов неохотно отпустил руку Слизкина и поднялся на ноги.

Андрюшка поглядел с пола на вошедшего и признал в нем Василия Кузьмича.

«А командный голос у него имеется», — подумал и с достоинством встал.

— Чтобы я такого больше не видел! — приказал капитан. — Ясно?

— Ясно, — ответил Андрюшка.

Стеклов молчал, демонстративно отворотив налитое кровью лицо от двери к окну.

— Пятьдесят отжиманий! — приказал Василий Кузьмич. — Сей-час-же!!! — взревел этот с виду интеллигентный очкарик.

Стеклов рухнул на пол и принялся в быстром темпе делать физическое упражнение.

— Какого хрена! — причитал он. — Чего командуете! — но все равно продолжал исполнять приказание. — Я уже оттрубил, слава Богу, свое в армии!

Никто Стеклову не отвечал, просто все молча считали. Когда он закончил и сел на полу, в комнате погас свет, и тихий голос Василия Кузьмича произнес:

— Всем спать!

Слизкин быстро разделся и повернулся лицом к стене. Отчего-то стало грустно, бабка Нина вспомнилась, Абрек. Чуть было слезы на глаза не навернулись, но их зарождение остановил гремучий шепот Стеклова, утверждавший, что Слизняку пришел тот самый, с оттяжкой во времени. Где-нибудь в лесном массиве он зароет рыжего в землю, а то место засыплет негашеной известью. И еще, что с такой задницей, шире плеч, надо в бане работать, в бабском отделении! Ха-ха!

Андрюшка ответил на атаку своим приемом. Тихо и обильно пустил газы.

— Что это? — не понял Стеклов, дергая носом. — Не пойму никак!.. Вроде, жарят чего где?

— Спи, — успокоил Слизкин. — Это я просто сегодня утром курицу несвежую съел, вот газы и мучают. Не волнуйся!

— Убью!!! — прошипел сосед. Хотел было сорваться с койки, но Андрюшка предупредил:

— Здесь, судя по всему, камеры, так что смотри…

— У-у-у! — простонал Стеклов.

Андрюшка подбавил газку и тронулся на нем в необъятный мир цветных снов…

Когда он проснулся, то не обнаружил соседа в койке.

«Проспал! — испугался, но, взглянув на часы, определил, что до подъема еще четверть часа. — А где же Стеклов?»

Слизкин полежал еще десять минут, затем достал из чемодана зубную щетку и пасту, полотенчик и мыльницу. Натянул тренировочные штаны, и здесь раздался короткий, но противный сигнал, обозначающий, по всей видимости, подъем.

В эту самую секунду Андрюшка шагнул из комнаты и слился с такими же, как он, приезжими в неизвестность, шедшими к отведенным для гигиены местам.

Мужики были помятые лицами, недовольные и умывались нехотя, некоторые даже зубов не чистили. Факультативно задавали ненужный вопросы — чем кормить будут на завтрак и что, вообще, здесь за фигня происходит!

— А где Стеклов? — поинтересовался Чеботаренко, совсем отекший лицом за ночь и дышащий, словно при сердечном приступе.

— Сам не знаю, — признался Слизкин. — Проснулся, а его нет!

— Отчислен! — объяснил Василий Кузьмич, затесавшийся среди моющихся, слившийся с новичками странным образом так, что его никто не распознал.

— Как отчислен? — сплюнул раствор «колгейта» в раковину Мозгин. — За что?

— Не обсуждается! — ответил капитан.

— Да затрахал ты нас, мужик! — не выдержал Чеботаренко. — Не обсуждается… Мы тебе чего, дети?! Сейчас вот возьмем и тебя отчислим!

— Спокойно!

Оказалось, что не только Василий Кузьмич проник в умывальню незамеченным, но и еще двое молодых парней обнаружились, схожие спортивными фигурами, будто под кожу металла залили.

— Спокойно!

Один из них взял Чеботаренко за кисть руки, отчего дядьке стало так больно, что он попросил об отчислении его больной фигуры на родные просторы.

— Не возражаю, — согласился капитан, надевая очки.

Чеботаренко увели, а Василий Кузьмич, намывшись холодной водой, раскрасневшийся здоровьем, поинтересовался:

— Еще кто-то хочет, добровольно?

Желающих не отыскалось, и вскоре группа завтракала в небольшой столовой, без посторонних.

Еда была совсем не солдатской, разнообразной и вкусной. Салаты, колбаса с сыром, творог и сметана. Кто хотел, запивал кофеем, а кто предпочитал — чаем.

Под конец завтрака мужики расслабились, и жизнь им уже не казалась такой тусклой и неперспективной.

А потом началось то, для чего их привезли на объект 1932. Так, во всяком случае, объяснил Василий Кузьмич.

Отвели мужиков на хозяйственный двор, который в аккуратном порядке был заставлен клетками с различными животными.

Такого изобилия Слизкин не видел даже в заезжем зверинце.

На объекте 1932 содержались даже гиены, не говоря уже об обычных лисах, барсуках, козах, черепахах, ну, и уж конечно, имелось обилие всяческих собачьих пород.

Таксы потявкивали на приезжих, стараясь подскакивать на коротких задних лапах, коккеры скулили от нетерпения, овчарки же, наоборот, лежали мордами на лапах, и только их глазные яблоки следили за людьми. Яростно мяукала дикая рысь, совершая отчаянные прыжки вдоль и поперек неволи.

— А что, кавказцев нет? — разочарованно поинтересовался Андрюшка.

— Кавказцев нет, — подтвердил Василий Кузьмич. — Мало пригодны они для нашей работы. Сыскари, и для задержания — хороши, а для тонкого нюха… — Капитан обвел взглядом свои владения. — Для тонкого нюха — эти хороши!

— Что, и черепахи? — подивился Зыков.

— Их тоже забраковали. Нюхают здорово, но с мозгами плохо.

— Съедим? — предложил Зыков, весело подмигивая мужикам.

— Я тебе съем! — погрозил капитан. — Госсобственность! Три штуки баксов за каждую!

— О-о-о! — удивились мужики.

— Значит, с собачками будем работать? — предположил Мозгин, черноволосый крепыш, задавший за все время только один вопрос. При этом в его глазах ясно читалось радостное состояние, которое не укрылось от мудрых глаз Василия Кузьмича.