Я смотрю на нее, как она говорит, на ее дорогую одежду и пустые голубые глаза, и моя ярость гаснет, как задутая свеча.

— Ты действительно чертовски жалкая, Роза. — Ее глаза расширяются, но я не останавливаюсь. — На тебе может быть самое красивое платье и самый дорогой макияж, но это не скрывает того, кем ты являешься на самом деле: каким-то слабым, безмозглым, ревнивым, блядь, ребенком. Повзрослей, блядь.

Затем я разворачиваюсь и ухожу от нее. Может быть, дело в алкоголе, но впервые я понимаю, что на этой вечеринке нет ни одного человека, с которым мне хотелось бы провести время.

Точнее, один человек, но как бы близко я к ней ни подходил, она всегда остается недосягаемой.

— К черту все это, — бормочу я про себя и ухожу.

* * *

Пересекая узкую полосу деревьев на пути к общежитию, я сталкиваюсь с фигурой, выходящей из-за огромного ствола дуба. Я вскидываю руки, чтобы поймать фигуру, когда она отступает назад, и смотрю в темные глаза, закрытые капюшоном.

— Черт! — Софи издала низкий, ленивый смешок. — Почему это всегда ты?

Она кладет ладонь мне на грудь и отталкивает меня, но я продолжаю держать ее за руки. Теперь мои глаза привыкли к тени, и я могу видеть немного яснее. Ее волосы по-прежнему сильно разделены посередине, но щеки раскраснелись, а губы блестят.

От нее пахнет ванилью и кокосовым ромом.

Она пахнет просто божественно. Мне приходится прилагать все усилия, чтобы не уткнуться лицом в ее шею и не вдыхать ее, как какой-нибудь ненормальный.

— Куда ты идешь, Саттон? — спрашиваю я, заставляя свой голос оставаться легким.

Ее рука все еще лежит на моей груди, но вместо того, чтобы снова оттолкнуть меня, она впивается пальцами в мою футболку, впиваясь в мою грудь. — Я ухожу, пока не навлекла на себя неприятности.

Ее грубый голос впивается в мою кожу. Из-за того, что алкоголь все еще находится в моем организме, все мои барьеры рухнули, и ничто не может защитить меня от воздействия этого невыносимого, мать его, голоса. Кровь приливает к моему члену, и я так быстро напрягаюсь, что мне приходится сжимать челюсти, чтобы подавить стон.

— Неприятности, Саттон? — Я медленно опускаю руки с ее рук на плечи, нежно обнимая ее шею и медленно отводя в сторону пряди ее волос, чтобы мои пальцы могли прижаться к ее коже. Она не делает попыток остановить меня. — Что за неприятности?

Я нежно провожу большим пальцем вверх и вниз по ее шее, не отрывая глаз от ее губ. Они влажные и раздвинуты в презрительной полуулыбке — они выглядят так, что их можно съесть, и на мгновение у меня возникает дикое желание засунуть большой палец ей в рот, раздвинуть губы, чтобы провести пальцем по ее языку.

Я хочу почувствовать вкус алкоголя в ее дыхании, хочу завладеть ее ртом, поцеловать ее так, чтобы она никогда не смогла даже мечтать о том, чтобы поцеловать кого-то еще.

Но Софи с ее алкоголем оказывается смелее, чем я мог ожидать. Она откидывает голову назад и выгибает шею, наблюдая за мной из-под тяжелых век.

Рукой, по-прежнему зажатой в футболке, она приподнимает ткань, обнажая мой живот. Ее взгляд пробегает по моей коже, по моему прессу.

Она ухмыляется. — Больше проблем, чем пользы, я думаю.

А затем она сбрасывает футболку и похлопывает меня по груди с величайшей снисходительностью.

Я наклоняю голову, сохраняя низкий и спокойный голос. — Лгунья. Все знают, что ты хочешь меня, Саттон.

Должно быть, она либо слишком много выпила, либо у нее низкая толерантность, потому что вместо своего обычного оскала она смеется. — Ты такой же желанный, как опухоль мозга.

— А ты злобная маленькая стерва, не так ли? — Я слегка сжимаю пальцы на ее горле, но она, кажется, ничуть не встревожена. На ее щеках появился темный румянец, а зубы медленно оттягивают нижнюю губу.

— О нет, — говорит она низким, грубым и насмешливым голосом, — я ведь не собираюсь заставлять тебя плакать, правда?

— В твоих снах.

— Тебе не место в моих снах, Эван Найт, — прохрипела она. — Тебе место в моих гребаных кошмарах.

И тут, к моему полному удивлению, она хватает меня за воротник и тянет вниз, притягивая мои губы к своим. Ее губы раздвигаются, и я скольжу языком по ее губам, ощущая вкус рома и сахара.

Мне так чертовски тяжело, что я уверен, что мог бы кончить и без прикосновений. В голове у меня багровое пятно от нахлынувшей похоти. Подняв ее на руки, я бросился вперед, ударив ее спиной о ствол дерева. Ее ноги обнимают мои бедра, как в бассейне. Ее пальцы впиваются в мою шею, притягивая меня ближе.

— Черт, Саттон, — простонал я ей в рот. — Ты такая чертовски вкусная.

Поцелуй с Софи Саттон кажется мне таким же опасным, запретным и возбуждающим, каким я всегда его себе представлял. Но это также совершенно правильное, глубоко удовлетворительное ощущение, как будто последний кусочек головоломки встал на свое место.

И это хорошо, так хорошо, что я могу умереть.

Ее открытый рот и сжатые бедра вокруг моих бедер говорят о том, что она наслаждается этим так же, как и я. Кто бы мог подумать, что Софи Саттон может быть такой? Строгая Софи, зажатая, чертовски контролирующая себя — кто бы мог подумать, что она может так хорошо целоваться, так самозабвенно выгибать спину?

Я хочу большего — гораздо большего. Теперь, когда я знаю, как приятно целовать ее рот, я хочу целовать ее всю — каждую ее часть. Я хочу прикоснуться к ней, попробовать ее на вкус. Я хочу, мне нужно больше этого, больше ее.

Моя рука скользит по ее ноге, обхватывает бедро, задирает юбку. Ее кожа горячая через колготки — там слишком много ткани, и я думаю только о том, чтобы сорвать с нее колготки, задрать юбку, снять платье и…

И тут ее рука сжимает мое горло, и она отталкивает меня.

Я застываю, глядя на нее в шоке и замешательстве. Ее губы блестят и темнеют. Ее глаза расширены и полны паники.

Она снова толкается в мою грудь. Я тут же отодвигаюсь, аккуратно ставя ее на землю. Она вытирает рот тыльной стороной ладони, заправляет волосы за уши и поправляет юбку.

— Саттон… — Я едва могу думать, мой разум затуманен похотью, все мое тело пылает. — Что…

Она шлепает рукой по моей груди и смеется.

— Вот почему я никогда не должна пить, — говорит она.

А потом она