Марсель Пруст родился в Париже в 1871 году, в разгар Франко-прусской войны, во времена ужасных лишений, урезанных пайков и болезней. В отчаянии парижане, чтобы выжить, ели собак, кошек и крыс, а эпидемия холеры косила жителей одного района за другим. Не в силах достать продукты, необходимые ей во время беременности, мать Пруста обвиняла себя в том, что жизнь ее ребенка началась с таких лишений. Вскоре она забеременела снова, и у Марселя появился брат и соперник, который его возмущал и с которым он постоянно ссорился. Но мать баловала Марселя, постоянно ухаживала за ним, окружала его заботой, если казалось, что он заболел, и каждую ночь перед сном читала ему взрослые книги, старательно пропуская те места, в которых говорилось про любовь. Со временем у Марселя возникла стойкая ассоциация между книгами и его матерью. А еще и понял, что именно во время болезни она уделяла ему особое внимание. Казалось, Жанна Клеманс, опасаясь, что родила больного ребенка, инстинктивно относилась к нему как к единственному сыну. И ее отношение преданной сиделки вынуждало Марселя становиться еще слабовольней. С самого детства мать и сын накрепко связали себя друг с другом, исключая всех прочих из их тесного симбиотического круга. В наше время мы, возможно, определили бы Жанну Клеманс как чрезмерно опекающую, «сверхзаботливую» мать и предположили бы, что у астмы Марселя было психологическое происхождение. Фрейд, скорее всего, предположил бы – как он сделал это в случае с Леонардо да Винчи, – что своей гомосексуальностью Марсель был обязан слишком сильному отождествлению себя с матерью, так что в конце концов он стал любить юношей так же, как любила его мать. Как бы то ни было, но значительную часть своего детства Марсель был прикован к постели, часто пропускал школу, и именно мать ухаживала за ним в то время, которое его отец, врач, проводил на службе. На протяжении всей жизни Марсель и его мать обменивались частыми письмами – даже когда они жили в одном доме, – и ее письма зачастую заканчивались витиеватыми нежностями наподобие тех, какими обмениваются влюбленные. То были золотые дни любви и открытий для юного Марселя, которого его мать, поддразнивая, называла «моим волчонком», потому что он был жаден до ее ласк; то было время, когда солнце всегда стояло в зените, и он единолично владел любовью единственного на Земле совершенного существа.

Взрослому Прусту, чтобы оживить воспоминания детства, не приходилось копаться в памяти. Они появлялись сами собой, как манна небесная, и он отзывался о них как о «непроизвольных». То есть они не создавались обдуманно, специально для романа, но просто возникали. Но как только они появлялись, Пруст превращал каждое из них в маленькую вечность, в миниатюрную вселенную, которую можно изучать бесконечно, в калейдоскоп ощущений. Можно привести известный пример из романа «По направлению к Свану»: в нем холодным зимним днем мать Марселя предлагает ему мадленки, маленькие бисквитные печенья в форме ракушек, и чай. Он окунает кусочек печенья в чай, который зачерпнул ложкой, и подносит его к губам. Когда Марсель пробует этот кусочек, по его телу пробегает дрожь, в его памяти звучит гонг, и он переносится в детство, в гости к тетушке, которая угощала его мадленками с чаем, настоянным на цветках лайма. И он вновь чувствует вкус этих круглых маленьких бисквитов, вновь вдыхает аромат этого чая. Плотину открыли, и бурным потоком хлынула река разного рода впечатлений – осязательных, зрительных, звуковых, впечатлений от обстановки. Счастливо наделенный фотографической памятью и страстью к точным подробностям, Пруст способен передать читателям свои ощущения с такой силой, что каждый из них чувствует, как он проскальзывает в комнату, где находятся тетушка Пруста и ее горничная. Читатель становится близким человеком, участником сцены: есть один лишь он, как если бы больше никто на свете никогда этого не читал или не представлял. Чувственный анимист, Пруст полагал, что воспоминания таятся в вещах, как демоны или духи. Однажды вы смакуете что-то особое – или проходите мимо дерева, или видите, как завязывают бант, – и память овладевает вами, буквально набрасывается на вас. Когда это происходит, она пробуждает все сопутствующие воспоминания, и в результате оживает все. Прошлое – это затерянный город с золотом инков, полный сказочных храмов, благородных правителей, извилистых улиц; город, в котором совершаются жертвоприношения, который можно открыть во всем его великолепии.

Можно представить, как такой сибарит блаженствовал в любви, смакуя каждое мгновение, приветствуя маленькие радости. Еще в детстве, в ожидании любви, Марсель уже был наготове, как лучник с полным колчаном стрел, когда, к его изумлению, цель внезапно явилась в виде рыжеволосой веснушчатой девочки с совком в руках. Она стояла около живой изгороди из жасмина, и он ощутил насыщенный аромат цветов. Дети обменялись глубокими, как долгий поцелуй, взглядами, и он воспринял ее всеми своими распахнутыми чувствами. Он мог ощутить, как его душа устремляется к ней и сливается с ее душой, испытав то, что Фрейд позже назовет «океаническим чувством» любви[40]. Он хочет обладать ей, хотя и прекрасно знает, что ничто – даже сексуальное или мистическое единение – не может избавить от того ощущения одиночества и обособленности, которое испытываем все мы.

Уже взрослым рассказчик влюбляется в некую Альбертину, темноволосую, ничем не примечательную с виду девушку мелкобуржуазного происхождения («позвольте нам оставить хорошеньких женщин мужчинам, лишенным воображения»), которую он обожал, но которая в конце концов решила его бросить. Она ветрена и сбегает, чтобы развлекаться и с мужчинами, и с женщинами. Он пытается переманить ее обратно, обещая ей купить «роллс-ройс» и яхту. Она соглашается, но падает с лошади и умирает до того, как получила бы шанс вернуться. В романе «В поисках утраченного времени» рассказчик просто одержим Альбертиной, очарование которой столь же тревожно и непроизвольно, как докучливый кашель, отрывистый и сухой. Она – центральная планета неизвестной солнечной системы. Каждый предмет, которого она касается, озаряется светом дивного нового мира. Рассказчик не отрывает глаз от ее велосипеда, от ее «бледных, как белые слизни, щек», от пыли, которую она поднимает, когда на нем едет; он снедаем собственническим чувством ревности и тоской. Каждое лицо напоминает ему ее лицо. Каждый предмет – это бикфордов шнур, передающий импульс мучительно взрывающейся памяти. Альбертина, отсутствуя, постоянно присутствует. И в этом действительно вся суть отношения Пруста к любви: он полагал, что в реальном времени ее нет; она существует только в прошлом или в будущем, то есть в воспоминаниях или в предчувствиях. Единственный рай – это потерянный. Любовь требует разлуки, препятствий, измен, ревности, махинаций, отъявленной лжи, притворных примирений, вспышек раздражения и предательства. А тем временем влюбленные мучаются, надеются, смертельно страдают и мечтают. Страдания, подхлестывая людей, поднимают их к высотам чувства, и от этого бурления возникает любовь. Любовь в данном случае – это не биологический инстинкт, не императив эволюции, но подвиг воображения, которое разрастается благодаря трудностям. В романе «Беглянка» рассказчик вспоминает, как Альбертина нежно приблизилась лицом к его лицу, касаясь своими ресницами его ресниц, и он едва не потерял сознание при воспоминании о такой сокровенной, нежной близости. Однако при этом он вспоминает, что тогда же испытывал ощущение крайнего бессилия и безволия.