и пришел к не вполне оригинальному, но чрезвычайно твердому убеждению, что всё сущее вокруг — иллюзия, а истинно реально лишь внутреннее. Надо жить полной, счастливой жизнью самому, а не пытаться осчастливить несчастных, которые не больно-то этого и хотят. Каждый человек имеет право решать сам, как ему обходиться с собственной судьбой, быть счастливым или несчастным. Не убеждай того, кто привык бегать на четырех лапах, что на двух ногах передвигаться удобней. Пролетарии всех стран, катитесь к черту.

После амнистии Александр Николаевич вернулся в Россию, стал преуспевающим адвокатом, а заодно участвовал в деловых проектах. С Рейли они сошлись восемь лет назад на почве любви к авиации, только Сидней любил летать по небу, а Грамматиков любил заманчивые перспективы, которые открывал новый вид транспорта. Они арендовали участок для аэродрома, основали лётный клуб «Крылья». Рейли кружил в облаках на хрупком «фармане», Александр Николаевич оставался на земле — решал финансовые, организационные и юридические вопросы.

Сразу к делу Саша переходить не любил, он уважал размеренность. Зная это, Сидней и не торопился. Сел к столу с накрытыми закусками (между завтраком и обедом Грамматиков обычно «подкреплялся»), отведал осетрины, телячьих языков в желе, свежекопченого омуля. Повспоминали славное время «Крылышек».

Наконец, придвинув поднос с ликерными графинчиками, Александр Николаевич молвил:

— Ну рассказывай, Сидор, зачем я тебе понадобился?

(Он отказывался считать Сиднея британцем, называл только «Сидором»).

Рейли с облегчением отодвинул тарелку.

— Ты самый умный человек из всех, кого я знаю. Хочу послушать, что ты думаешь о моем плане.

Изложил самую суть, без имен и второстепенностей. Не из предосторожности — просто излюбленная поговорка Грамматикова при обсуждении стратегических вопросов была «к черту подробности». Еще он говорил: «Чтобы увидеть слона, надо отойти от него подальше».

— Замысел плох только одним. Может вмешаться тысяча случайностей, — изрек Александр Николаевич, дослушав.

Рейли повеселел. Это значило, что другу план понравился. Саша всегда скупился на похвалы.

— В этом наша разница, — улыбнулся Сидней. — Ты считаешь, что случай — твой враг, а я — что он мой друг.

— Потому что ты авантюрист. Ну а теперь еще раз: чего ты от меня хочешь? Ты ведь не похвастаться пришел.

Взгляд маленьких, заплывших от жира глаз был пытлив. Перейдя от революционной фазы существования к эпикурейской, Грамматиков быстро набрал корпулентность, а от «домашней забастовки» растолстел еще больше. Он был очень похож на буржуя с большевистских плакатов. Пожалуй, ему и не следовало появляться на улицах красного Петрограда.

— После того, как мои латыши изолируют Зиновьева с Урицким, в городе возникнет вакуум власти. Это очень опасно, ведь здесь двести тысяч рабочих. Я хочу, чтобы ты прекратил свою забастовку, поднял толстую задницу и организовал новый порядок. Я же знаю: ты со своим телефонным аппаратом — как паук, от которого во все стороны тянется паутина. Подергай за ниточки. Собери и подготовь нужных людей. Подумай, кто это может быть.

Саша сморщил лоб, уставился на люстру.

— Ну, предположим, генерал Некрасов, председатель Комитета георгиевских кавалеров. Ему будет нетрудно собрать офицерскую дружину… Бывший начальник Алексеевского училища генерал Ловчинский говорил мне, что половина его юнкеров остались в городе… Статский советник Денисов, из Департамента полиции, во время революции унес с собой картотеку секретных агентов… Есть известный тебе Орлов-Орловский…

— С ним я поговорю сам, — перебил Рейли. — Вот что. Ты подумай, кого привлечь еще. Я доверяю твоему суждению. Поезжай ко всем, кого отберешь, поговори с глазу на глаз. Не сейчас, а начиная с послезавтрашнего дня — после того, как я удостоверюсь, что с латышской стороны всё в порядке.

Грамматиков скривился.

— Не буду я никуда ездить. Я же дал слово: не выйду из дому, пока на улицы не вернутся полиция и дворники. И зачем мне куда-то ездить? Вызову всех, с кем надо договориться, по телефону. А мои книги ты привез?

С Сашей всегда было так. Решив дело, он немедленно менял тему. Про важное говорил коротко, про чепуху или на отвлеченные материи мог разглагольствовать долго.

С книгами же у Грамматикова был пунктик. Во всем широкий и щедрый, он становился настоящим Гарпагоном, если это касалось его личной библиотеки. Стены всей огромной квартиры были заставлены полками, до самого потолка. Хозяин был библиофил и библиоман. Знакомым выдавал чтение только под расписку, на определенный срок и требовал обязательного возврата.

— Путеводитель остался в Москве, у Дагмары.

Дагмара Генриховна приходилась Грамматикову дальней родственницей.

Рейли вынул из кармана маленький томик.

— А «Листва» со мной. Не дочитал еще.

— Ишь, исчеркал всё, — проворчал хозяин, листая страницы.

— Я выписки делаю. Хочешь зачту? Тут много поразительных мыслей.

— Много? Во всякой книге, которая чего-то стоит, всегда есть только одна мысль, ради которой книга и написана. Главная. В чем главная мысль этой «Листвы»? Сформулируй коротко.

Ответить было непросто. Сидней задумался.

— Наверное, так: «Один в поле воин».

Грамматиков кивнул:

— Значит, хорошая книга. Ненавижу пословицу «один в поле не воин», лозунг извечного русского капитулянтства.

— Почему только русского? — удивился Сидней. — Любите вы, русские, свою уникальность подчеркивать, пускай даже в чем-то стыдном. На других языках эта пословица звучит еще гнуснее. «One man, no man», «Einer ist keiner». Человеку на всех языках вбивают в голову: в одиночку ты никто. А это книга про то, что тебе никто не нужен, всё самое главное ты можешь сделать сам.

— Мда? Автор — приверженец моей личной философии? — Саша перевернул страницу пухлым пальцем. — Нет, непохоже. Что за чушь! «Всегда имей при себе румяна и пудру. Не следует выглядеть бледным, особенно после сна. Не забывай с утра нарумянить щеки».

Рейли засмеялся.

— Просто ты не видел Хо Линь-Шуня. Я сейчас так и услышал его голос. Хо всегда очень заботился о своей внешности.

— Кто это — Хо?

Лицо Сиднея сделалось серьезным и печальным.

— Я давеча сказал, что ты самый умный человек из тех, кого я знаю — в настоящем времени. Но когда-то я знавал человека, который, возможно, был еще умнее тебя.

Грамматикова это сообщение неприятно удивило.

— Да? И кто же был сей умник-китаец?

— Шпион. Только он был не китаец, а японец.

— Ммм? — Александр Николаевич налил себе шартреза, взял папиросу. Он очень любил после трапезы послушать хорошую историю. — Расскажешь?

* * *

«Это было второе задание, которое я получил от Азиатского отдела британской военной разведки. Про первое я тебе рассказывал — оно касалось бакинской нефти. Наградой за успешное исполнение стало британское подданство, ну и заплатили мне по тогдашним моим понятиям очень неплохо. И вот в конце девятьсот третьего приглашают меня