Северная Корея была еще одним государством-сателлитом, чем-то вроде особой зоны, только совсем паршивой. Основанный китайскими иммигрантами, Сингапур – не то «двоюродный брат», не то «племянник» Китая, отдаленно напоминающий особую административную зону. Тибет слишком велик, чтобы нормально функционировать, и странно, что его не превратили в особую зону, а сделали обычной провинцией, как и все остальные. Потому Тибет и не обсуждали в том же ключе, как Гонконг и другие автономные города. Хотя на самом деле это регион с особым правлением. Как и Внутренняя Монголия и западные области, такие как Синьцзян, где до сих пор жили этнические меньшинства, несмотря на то, что правительство намеренно наводняло эти регионы китайцами, и местные больше не составляли большинство в собственных областях.

– Луна, – заметила Ци, – это как миниатюрный Гонконг или гигантский Тибет.

– Вопрос в том, на кого она похожа в политическом смысле, – ответил один из гостей.

Ци пожала плечами.

– Там все настолько другое, что будет чем-то новым. Именно это мне и нравится.

– И почему ты туда улетела? – спросил Фред.

Она пожала плечами.

– Просто хотелось удрать. – Ци оглядела комнату. – Я постоянно вот так скрывалась. Годами. И попыталась это изменить. Но не вышло.

Она погрузилась в задумчивое молчание, и вскоре ее друзья ушли.

Как-то вечером, когда они нарезали салат, Фред неуверенно спросил:

– А почему эти люди нам помогают? И перед кем ты выступала в том подвале в Шекоу? Что ты им сказала?

– Это были мигранты, – ответила Ци, нарезая овощи с такой скоростью, какую Фред и вообразить не мог. Чик-чик-чик! Чик-чик-чик! Это слегка пугало.

– А мне они показались китайцами.

Ци уставилась на него.

– Внутренние мигранты.

– То есть?

– Ты знаешь про систему хукоу?

– Нет. Расскажи.

Ци вздохнула, обнаружив его невежество.

– В Китае место рождения определяет всю твою жизнь. Ты получаешь прописку по месту рождения и лишь там можешь жить легально, если только не получишь официальную работу где-то еще или не поступишь в школу. Но это непросто, и большинству приходится жить там, где родились. И если ты родился в глубинке, ничего не поделаешь. А жизнь там не проще, чем в Средние века. Постоянная работа в поле, мало денег, мало развлечений. Иногда люди там даже голодают. Поэтому многие покидают свои дома и стекаются в города в поисках работы. Это и есть мигранты.

– И их много?

Ци бросила на него суровый взгляд.

– Пятьсот миллионов человек – это много?

– Еще как.

– Треть всех китайцев. Больше населения всей Америки.

– Серьезно?

– Да. И раз эти люди живут в городах нелегально, они не могут обратиться за медицинской помощью или отдать детей в школу. А наниматели могут их эксплуатировать, платить гроши и не обеспечивать безопасные условия труда. А если они заболевают, то вынуждены возвращаться домой, по месту прописки. Или когда теряют работу. Если их ограбят, они не могут пойти в полицию.

– Паршиво.

– Ага. Это называют кризисом представительства, его самой существенной частью. Большая часть людей в мире не представлена в правительстве. Не только в Китае, а везде. И в Америке. Сейчас в Китае различные группы мигрантов создали собственные системы взаимопомощи. Люди из одного региона или передавая информацию из уст в уста находят способы найти работу с более высокой оплатой. Они также защищают друг друга, создав нечто вроде милиции, частную систему безопасности. И выбирают лучших работодателей. Но все равно они уязвимы. Это люди второго сорта. Партия время от времени пытается реформировать эту систему, но все слишком далеко зашло, и горожане с хорошей пропиской имеют преимущества, которые не хотят терять. Это же средний класс. А когда вокруг столько бедноты, то разве средний класс захочет с ней делиться? Так они тоже обеднеют. И потому многочисленные привилегированные китайцы и члены партии не торопят реформы. Зачем избавляться от такого источника дешевой рабочей силы? И вот пятьсот миллионов человек живут в собственной стране на положении нелегальных иммигрантов. Это как кастовая система в Индии! Они не каста неприкасаемых, но до них никто не дотрагивается. И все потому, что они родились не в городе. Нунминьгун означает «крестьянин», но теперь их называют ди дуань жэнькоу, то есть низшие слои населения.

– И что же ты им говорила? – спросил Фред, вспоминая лица тех людей.

– Я сказала им, что они – сила! Они пролетарии, народ. Жэньмин! Революции в Китае делали массы. И потому эти слова дают политическую силу. Жэньмин значит «народ». Цюньчжун – это массы. Дачжун – «простой народ». Люди снова обращаются к этим словам и лозунгам революции 1911 года, войны с японцами и коммунистической революции. Многие опять цитируют Мао, и не только байцзо, что означает «белые леваки», то есть люди вроде тебя, с Запада, указывающие нам, что делать.

– Я никогда вам не указывал.

Она рассмеялась.

– Надеюсь, что нет, ты ведь так мало знаешь! Но это не всех останавливает.

– Так они создали организации?

– Да. Но в офлайне. Их нет в Сети. Интернетом пользуются в основном молодые горожане, неразлучные со своими браслетами и работающие фрилансерами. Это не рабочий класс, а выпотрошенный средний. Они очень часто бывают националистами и придерживаются линии партии. Они не замечают, как много у них общего с мигрантами. Их положение слишком ненадежно. Прямо как у тебя. Они тоже обездоленные. Дважды обездоленные или трижды – все вариации. Но главная проблема – это система прописки. Вот кого ты видел в той комнате.

– И ты их лидер?

– Один из лидеров, – ответила Ци, ненадолго задумавшись. – Поначалу это выглядело бессмыслицей, ведь я женщина, дочь большой шишки и жила за границей, а мой отец – партийный руководитель. Но все это может быть частью движения. Из меня получился отличный символ. Я хочу быть не просто символом и потому помогаю с организаций разных мероприятий. Китайскими революционерами часто руководили женщины. Например, восстание Белого лотоса, а еще одна изгадила революцию на площади Тяньаньмэнь. Не говоря уже о Цзян Цин, жене Мао. Или вдовствующей императрице Лунъюй, которая возглавила страну в конце династии Цин. И многие другие императрицы, захватившие власть после смерти мужей.

– А как та женщина изгадила революцию на площади Тяньаньмэнь?

– На самом деле она хотела кровопролития, а не реформ. И получила его. – Ци разрезала морковку с таким видом, будто обезглавила ту женщину. Скорость, с которой она нарезала овощи, поражала. – В общем, что было, то прошло. А теперь китайские женщины сыты такой жизнью по горло. Мы всегда были гражданами второго сорта. Так завещал Конфуций. Я люблю маоистов еще и потому, что они хотя бы притворялись феминистами. Женщины способны держать половину неба! Но на протяжении всей истории Китая женщины были внутренними мигрантами. Они переезжали из семьи отца в семью мужа и работали как лошади. Это называли социальным воспроизводством, но на самом деле они несли на себе все. И долгое время их ноги сжимали до таких размеров, что женщины не могли даже ходить. А теперь они работают по двенадцать часов в день на фабриках – шьют или управляют роботами, а потом приходят домой и делают всю домашнюю работу. Это уже слишком. – Чик-чик-чик! – Мы ужасно злы. И многие гораздо злее меня. Потому что из них выжимают все соки. Стоит только милым китайским девушкам оторваться от своих телефонов с играми и поп-звездами, и они всех перебьют, дай только шанс.