– О чем вы? – осторожно спросила женщина. – Что они сделали? Почему они все заболели?

– Это старая история. – Валерий вдруг очнулся и преувеличенно торопливо направился к двери. – Уже неважно.

Александра тем не менее была слегка обнадежена тем, что он невольно заговорил на «запретную» тему. «Быть может, мне удастся вывести его на откровенный разговор! – думала она, следуя за хозяином по узкому темному коридору, в конце которого слабо светилась застекленная дверь. – Ему явно хочется с кем-то поделиться, и почему бы мне не стать этим благодарным слушателем?»

Валерий приотворил дверь и, заглянув, обернулся:

– Уже не спит. Подождите.

Стоя в тени, Александра из-за дверного косяка наблюдала, как мужчина подошел к постели. Одеяло, которым была укрыта больная, едва шевельнулось, когда сын склонился над матерью:

– Ну как? Давай лекарство принимать.

Та ответила что-то очень тихо, так что Александра не расслышала.

– Все равно принимать надо! – настойчиво повторил сын. – Ничего, что пока не помогает, нужно время… А еще бы лучше, мам, в больницу!

Ответа на этот раз не последовало. Александра следила за тем, как Валерий, стоя у стола, набрал в горсть несколько таблеток из разных пузырьков и блистеров, сверился с бумажкой, на которой, по всей вероятности, был записан порядок их приема, налил воды из стоявшего на старинном буфете графина. Со сдвинутыми бровями, суровый и сосредоточенный, он был олицетворением заботы. Александре, украдкой разглядывавшей его, вдруг показалось красивым это, в общем, заурядное лицо. «Вот то, о чем мне все время говорит мама… Семьи у меня нет, детей никогда не будет. Она все твердит, что мне в старости некому будет стакан воды подать… Ну и что, отвечаю, разве я сама не дотянусь? Это все пока шутки… Но может настать такой день, что и не дотянусь… И не будет у меня рядом сына. Но второй-то? Даже не показывается. Неужели все еще в подъезде торчит?»

Преодолев слабое сопротивление, которое пыталась оказать строптивая больная, Валерий все же настоял на своем, и таблетки были приняты. Ставя на стол опустевший стакан, мужчина нарочито небрежно произнес, явно стараясь как можно меньше взбудоражить мать:

– К тебе тут человек пришел на минутку.

– Кто? От кого? – На этот раз Александра расслышала голос лежавшей в постели женщины. Он был слабым, ломким, как хруст растираемого между ладонями сухого листа.

– От Эрделя.

Художница вздрогнула. На миг ей показалось, что Валерий обладает способностью читать мысли: ведь он назвал имя, которое она надеялась утаить, спрятав его за именем Воронова! Впрочем, загадка тут же объяснилась. Поправив две подушки, подсунутые под спину больной, Валерий вышел в коридор и шепнул:

– Идите, но недолго. Я сказал, что вы от Эрделя, потому что от Воронова она бы никого не приняла.

Все меньше понимая, как следует себя вести, что говорить, художница вошла в душную полутемную комнату. Подойдя к постели, она негромко представилась:

– Здравствуйте, я – Александра Корзухина. Я пришла… от вашего друга, от Евгения Игоревича. Может, он когда-нибудь упоминал обо мне… Мы давно с ним знакомы…

Женщина полулежала в постели, опираясь на заботливо подсунутые сыном подушки, и молча смотрела на нее запавшими, измученными глазами. Свет красного ночника был таким слабым, что эти темные глаза казались черными, и оттого различить их выражение было невозможно. Худое лицо с высоким лбом, рассеченным между бровями глубокой морщиной, круглый волевой подбородок, скульптурно вылепленные, удивительно красивой формы уши – все это Александра молниеносно отмечала взглядом, одновременно представляя эту женщину молодой, здоровой, полной сил. «Она была очень красива когда-то… Она и сейчас эффектна… Несмотря на свалявшиеся волосы, круги под глазами, отекшие веки… Почему она так смотрит на меня? Почему молчит?»

– Я хотела задать вам вопрос… – понизив голос, в надежде, что Валерий, стоя в коридоре, не услышит ее, продолжала Александра. – Важный вопрос… Поэтому я посмела вас побеспокоить…

Снова ее слуха коснулся слабый сухой шелест растираемого листа:

– Уходите…

Губы женщины, лежавшей в кровати, почти не пошевелились. Александра, не веря ушам, переспросила:

– Что?

– Уходите.

– Почему? – глупо спросила художница.

– Если вы сюда пришли, значит, он уже мертв. Я не могу с вами сейчас говорить.

И Тихонова отвернула голову к стене, показывая, что не скажет больше ни слова.

Александра шла к двери, как во сне, а выйдя из спальни, чуть не столкнулась с Валерием, которого не заметила в шаге от себя. Мужчина с тревогой вполголоса спросил:

– Все?

– Все… Я пойду…

Женщина ощущала странное безразличие ко всему происходящему, внезапно пришедшее на смену волнению, надеждам, страхам. «Может быть, – мелькнуло у нее вдруг в голове, – именно в этом состоянии говорил Эрдель, когда твердил, что от судьбы не уйдешь, осталось только ждать…» Она направилась в сторону входной двери, и остановил ее только голос Валерия:

– Вы не можете так уйти!

Оцепенение не покидало ее. Александра остановилась, даже не осмыслив как следует услышанного, просто по инерции, потому что ее окликнули. Обернувшись, она вяло спросила:

– Не могу?

Вопрос показался ей бессмысленным уже в тот миг, когда шевельнулись губы, чтобы его озвучить. Но Валерий, очень взволнованный, подошел и взял ее за руку:

– Не уходите, мне нужно кое-что вам сказать. Я к матери и обратно. Идите в кухню. Нет, лучше сюда!

Она не сопротивлялась, когда мужчина буквально втолкнул ее в дверь, следующую от кухни, со словами:

– Ждите тут!

И исчез, закрыв за собой дверь. Оставшись в темноте (свет хозяин не позаботился включить), Александра глубоко вздохнула, впервые с того момента, как вышла из комнаты Тихоновой. Как будто грудь перестала сдавливать невидимая, но сильная и жестокая рука. Этому способствовало и то, что ей удалось наконец сделать глоток чистого холодного воздуха. Здесь была открыта форточка, и по всей вероятности, давно. Комната совершенно выстыла, но после прелой духоты спальни это было даже приятно.

Ожидая возвращения хозяина, женщина невольно отмечала странную тишину, наполнявшую этот молчаливый, будто вымерший серый дом, втиснутый между двух старинных особняков, уродующий своим нелепым угрюмым фасадом весь переулок. Давно наступил вечер, в такую пору в жилых домах слышится музыка, подвывание пылесоса, собачий лай, детские крики, топот ног… А здесь не было слышно ничего. Редко-редко из переулка, заметаемого снегом, доносился шелест шин проезжавшей мимо машины. Но даже и этот звук был словно прикрыт пуховой подушкой. А может, его смягчал снег – Александра наблюдала кружение хлопьев возле фонаря, висевшего прямо за окном, на уровне второго этажа.