Сценическая версия имела огромный успех, и Коллинза вызывали на поклоны не только в финале, но и между актами, что было беспрецедентным случаем. Он сказал Джорджу Бентли: «Не думаю, что когда-либо видел в театре такой энтузиазм». В течение XIX века постановка неоднократно возобновлялась, а перед Первой мировой войной сняли немой фильм.

Он надеялся, что успех пьесы гарантирует хорошие продажи романа и что ропот публики заставит Муди закупить достаточное количество тиража для своей передвижной библиотеки. Однако такого спроса не возникло, и на руках у Бентли осталось немало нераспроданных экземпляров. Коллинз был так обескуражен этим относительным провалом, что всерьез обдумывал, не стоит ли ему бросить рассказывание историй и сосредоточиться вместо этого на театре. Однако в это время поступило новое предложение. Весной к нему обратились с просьбой совершить тур по Соединенным Штатам с чтением своих книг. Другие английские романисты, прежде всего Чарлз Диккенс, доказали, что переезд из города в город с книгой в руке — весьма прибыльное предприятие. Коллинз полагал, что мог бы заработать значительную сумму, так что на предложение согласился. Прежде всего нужно было к этому подготовиться. Летом на благотворительном приеме в театре «Олимпик» он прочитал расширенный вариант рассказа «Ужасно странная кровать». Он отлично знал, что не сможет выбрать эпизоды из своих романов из-за сложных механизмов сюжета, а потому полагался на интонацию и атмосферу коротких историй.

Летнее чтение принесло смешанные отзывы. Журналист Перси Фитцджеральд сообщал, что все было «исключительно домашним… он умный человек, но впечатление, которое произвел, наводило на мысль, что из всего разнообразия мира он выбрал то занятие, которое ему подходит в наименьшей мере». Актер Фрэнк Арчер говорил: «Ему не хватает физических и прочих данных для роли публичного чтеца, но, полагаю, то, что он делал, было искренним и впечатляющим». Рецензия в Pall Mall Gazette предостерегала Коллинза от амплуа актера, советуя придерживаться роли лектора, «иначе он выставит себя в нелепом виде». Невысокий и преждевременно постаревший, он не обладал броской и притягательной внешностью прирожденного исполнителя. Он надеялся на успех, готовясь к атлантическому вояжу.

Он отправился в Америку 13 сентября, но, прежде чем покинуть Англию, уладил все дела. Написал новое завещание, в котором выделил щедрую долю Марте Радд и ее детям, а также Кэролайн Грейвз и ее дочери. Он также попросил адвоката Уильяма Тинделла заботиться в его отсутствие о двух этих семьях. Он сделал страховку на мебель в доме Марты Радд. Он поднялся на борт «Алжира» в Ливерпуле и после двенадцати дней непримечательного путешествия прибыл в Нью-Йорк. Фештер ждал его на набережной и сопроводил Коллинза в отель «Вестминстер», где они вместе поужинали. «Вы здесь встретите друзей, куда бы ни направились», — сказал ему Фештер.

Вокруг и вправду было много друзей и много репортеров. Коллинз знал о своей популярности в Америке, уступавшей только славе Диккенса. Например, продажи «Новой Магдалины» были огромными по сравнению с Англией. Однако, поскольку не существовало договора с Америкой об авторском праве, доходы его были не слишком велики. Ему рассказали, что один американский издатель продал сто двадцать тысяч экземпляров «Женщины в белом», на что Коллинз ответил: «Никогда и шестипенсовика мне не прислал». Тем не менее его основные издатели в Америке, «Харпер энд Бразерс», выпустили новое «библиотечное издание» в честь прибытия автора. Газеты публиковали бесчисленные отчеты о его деятельности еще до начала первого чтения.

Так, 27 сентября он был почетным гостем клуба «Лотос», где собрались многие нью-йоркские знаменитости; он произнес речь, в которой интерпретировал проявленное к нему гостеприимство как «признание английской литературы, свободной, спонтанной и искренней». В эту первую неделю на американской земле он жил в обстановке «общественного водоворота» — ужины и завтраки, встречи и речи стремительно сменяли друг друга. Завтрак на двадцать четыре персоны в «Юнион клубе» в Нью-Йорке включал крепкие напитки, речи и запеченную утку-нырка.

Как и другие знаменитые английские гости, он находил внимание прессы весьма неприятным. Репортеры поджидали его в коридорах и общественных помещениях, они даже следовали за ним в частные дома. Как-то днем у Коллинза была встреча со знакомой, и едва они обменялись приветствиями, в их разговор вмешалась дама «с маленькой черной собачкой в одной руке и визитной карточкой в другой». Она представилась как репортер какой-то газеты и просила уделить ей несколько минут для разговора. Коллинз обернулся к приятельнице, чтобы извиниться за это вторжение, но та не видела в этом ничего странного. Она рассмеялась и сказала, что все это «хлеб насущный» для журналистов. В этом ярко выразилась разная степень чувствительности к приватной жизни между Америкой и Англией.

На самом деле его так активно преследовали журналисты, что он предпочитал встречаться с ними группами, а не с каждым по отдельности. Как-то раз он столкнулся с целым отрядом из дюжины женщин-журналисток, ожидавших его в гостиной отеля. «Позвольте мне обнять вас от лица всей компании», — заявила одна из них, по словам Коллинза, «самая старшая и некрасивая… полагаю, вид у меня был довольно мрачный, по крайней мере, так я себя чувствовал».

И все же он был очарован американцами, с которыми ему довелось познакомиться. Они были открытыми, жизнерадостными и свободными, они не подчинялись условностям викторианской Англии, которые от всего сердца ненавидел сам Коллинз. В них не было лицемерия и холодных «хороших манер» английского среднего класса. Однако у них, как он заметил в шутку, были и мелкие недостатки: они не насвистывали под нос, не держали при себе собак и никогда не прогуливались.

Он согласился на десять чтений, и первое из них было намечено в Олбани. Там он прочитал расширенную версию «Женщины из сна», историю о жене-убийце. Он попросил аудиторию вообразить себя группой друзей, сидящих в гостиной у старого приятеля, — именно такое настроение пытался создать на своих чтениях Диккенс. Коллинз напомнил собравшимся, что он не актер. Иначе говоря, не собирается имитировать красочную манеру Диккенса. Одному из английских друзей он потом рассказывал: «Мой способ чтения удивил их… потому что я не выхватывал нож для разрезания бумаги и не вонзал его в пол, не ударял по столу». Всё это детали диккенсовских выступлений на публичных чтениях. Коллинз был более сдержанным и застенчивым человеком. И все же его ждал успех. Первое чтение «так захватило аудиторию, что никто даже не пошевелился». Он обладал даром рассказчика, даже если и не был яркой персоной.

Он читал «Женщину из сна» и в Филадельфии в середине октября, но один газетный репортер заметил: «Было не слишком приятно слушать знаменитого англичанина, в присутствии нескольких сотен невинных девушек описывавшего, как испорченная, падшая женщина таинственным образом убила своего мужа, захватила в свои сети двух других мужчин, а затем заколола до смерти в пьяном безумии». Сенсационность Коллинза порой казалась чувствительным натурам слишком сильной.

Он провел два или три чтения в Бостоне в конце месяца, и мюзик-холл был «заполнен вплоть до последнего места». Boston Evening Transcript сообщала: «Он показал со всей очевидностью великую силу мимики и хорошее владение голосом». Одна дама из бостонского высшего света была не так впечатлена. Энни Филдз жаловалась, что «он говорил быстро и приятным голосом, но совсем не вдохновлял… Человек, которого чествовали и восхваляли в лондонском обществе, склонный к перееданию и выпивке, был явно болен, страдал подагрой, короче говоря, вовсе не был образчиком чудесного человеческого существа».