тень, хотя она оставалась достаточно тихой, чтобы услышать падение булавки. Или просто скрип моей вилки.

Это был не обычный для меня ужин, и не из-за присутствия двух людей Алексея, чьи израненные тела и самолюбие были привязаны к стульям, а потому, что я предпочитал ужинать в восемь.

Полина влетела за моей тарелкой, одетая в ночную рубашку, с кружевным ночным чепчиком на голове. Любопытство, без сомнения, вытащило ее из постели, а не желание самой услужить мне; сплетни и стряпня были двумя из ее лучших талантов. Именно последнее заставило ее стать единственной женщиной, на которой я собирался жениться, даже если она была старше меня на несколько лет и, вероятно, весила больше, чем я. Бедность в подростковом возрасте и четыре года тюремной еды научили меня наслаждаться едой больше, чем большинство.

Когда Полина продолжала стоять и смотреть на моих гостей, я сказал ей по-русски:

— Это все.

Она практически выпрыгнула из своего любопытного оцепенения и пробормотала:

— Конечно.

Прежде чем выбежать из комнаты так быстро, что ее шапочка слетела. Ее рука потянулась назад в дверной проем, рука шарила вокруг, пока не схватила шапочку, а затем она исчезла.

Александр, племянник Алексея, усмехнулся, но ничего не сказал. Вероятно, потому, что его предупредили, что если он скажет хоть слово, я отрежу ему язык. Нет ничего более тошнотворного, чем выслушивать за едой преданные чувства к Алексею.

Альберт сидел в конце длинного стола с холодными глазами, скрестив руки на груди. Виктор сидел рядом с ним, и оба пригвоздили моих гостей пугающими взглядами. От избытка соперничества и тестостерона я начал испытывать жажду. И скукоту.

Откинувшись на спинку стула, я поправил кончик сигары и задумался, соизволит ли Мила появиться в ближайшее время или мне придется притащить ее задницу сюда. Терпение добродетель. Это единственная причина, по которой она получила четыре дня, чтобы играть изолированную пленницу в гостевой комнате. Конечно, обстоятельства и конечная цель были не столь добродетельны. Одиночество это бесшумный способ довести до слез даже самых сильных людей.

Я закурил сигару и подумал, не изменило ли уединение характер Милы, не притупило ли ее ненависть и не превратило ли ее в добрую, послушную зверушку. Эта мысль отозвалась болью в члене, и очень нетерпеливая потребность узнать, как она будет себя вести, расширилась. Обе эти реакции показались мне неприятными, поэтому, вместо того чтобы поддаться желанию пойти и забрать ее, я решил подождать еще несколько минут.

Я сделал знак слуге, стоявшей у двери, чтобы она налила мне выпить. Как всегда, девушка двигалась тихо, как церковная мышь. Она даже взвизгнула, когда я схватил ее за дрожащее запястье, прежде чем она наполнила мой стакан. Это был звук боли, и я знал, что не причинил ей вреда.

— Izvinite pozhaluysta,[61], — выпалила она.

Моя хватка на ее запястье приподняла край рукава ее белого платья на сантиметр, открывая фиолетовый синяк и источник ее боли. Я отпустил ее.

Девушка — чье имя я должен был бы знать, но не знал — приложила руку ко лбу и покачнулась, явно испытывая головокружение. Я знал, что виновником был ее отец — он был моим надежным охранником. Обычно я не вмешивался в семейные драмы своих мужчин, но молча приказал Виктору поговорить с ним. Хороших слуг было трудно найти, и мне не нравилось, когда над моими издевались, так что они даже не могли нормально выполнять свою работу.

— Иди, — сказал я девушке. — Сегодня ты больше не нужна.

Она вышла из комнаты, не сказав ни слова.

Глаза Александра вспыхнули от отвращения, вероятно, поверив, что я регулярно избиваю своих слуг. Я лишь приподнял бровь, забавляясь такой демонстрацией храбрости. Его друг обливался потом и был в нескольких шагах от того, чтобы умолять о пощаде.

Наконец в дверях появилась Мила.

Я вытащил сигару изо рта, прищурившись, скользнул взглядом по ее телу и дурацкой футболке, которую дала ей Джианна, которая едва прикрывала ее задницу. Ухмыляющееся лицо Элвиса было единственным веселым лицом в комнате.

Гнев вспыхнул во мне горячим и пьянящим потоком, хотя что-то еще переплелось — что-то мрачно удовлетворенное. Это могло быть подтверждением того, что у нее явно осталось немного борьбы, но более вероятно было то, что я собирался отшлепать ее задницу за это позже.

— Иди сюда, kotyonok.

Она немного поколебалась, прежде чем подчиниться, избегая моего взгляда всю дорогу. Я приберег для нее стул рядом с собой, но так как она не подчинилась моему приказу одеться и даже не удостоила меня взглядом, я притянул ее напряженное тело к себе на колени, когда она подошла ко мне.

Жесткая поза Милы подсказала, что она не может чувствовать себя более неловко при таком расположении, но не высказала своей жалобы. Не обращая внимания на связанных и покрытых синяками мужчин с беспечностью, которой противоречило бешеное биение ее сердца, Мила решила, что проголодалась до десерта.

— Это medovik…?[62]

Остальное слово вырвалось с хриплым визгом, когда я собственнически накрыл ладонью ее киску под столом.

Либо она была лучшей дразнилкой на планете, либо Джианна была скупа на нижнее белье. Горячая, голая киска прижалась к моей ладони, и стояку, который появился с тех пор, как задница Милы устроилась у меня на коленях.

— Что на тебе? — мрачно спросил я ей на ухо.

Она тяжело дышала, тщетно дергая мою руку между своих бедер, но ей все еще удавалось издеваться надо мной.

— Футболка?

Я не мог решить, разозлил ли меня ее сарказм или возбудил еще больше.

— Почему ты не надела то, что я тебе прислал?

— Я не ношу шелк, — с жаром возразила она.

Я должен был догадаться, что у нее будут проблемы с жестоким обращением с бедными шелкопрядами.

Я находился на расстоянии секунды от того, чтобы затащить ее наверх и заставить надеть это платье, но ее реакция изменила ситуацию. У нее было мягкое сердце. Я не хотел его уничтожать. А хотел, чтобы оно было у меня на ладони.

Но сейчас моя рука занята.

Я предупреждающе сжал ее. Она втянула воздух, выгибая спину в попытке вырваться из моих объятий, но поняв, что ничего не добьется, сопротивляясь, то замерла и впилась своими ногтями в мою руку.

В глазах Альберта мелькнуло легкое беспокойство. Мой взгляд сказал ему, чтобы он забрал свою заботу и пошел нахуй с ней. Он снова перевел взгляд на Александра, чье лицо кипело.

Когда враждебность в комнате стала слишком резкой, чтобы ее игнорировать, Мила наконец-то