На второй день, когда я отказалась от завтрака, она вручила мне записку.

Каждый раз, когда ты отказываешься от еды, это еще один день в твоей комнате.

Выбирай с умом, kotyonok.

Я спустила записку в унитаз. А потом отказалась от обеда.

Юля сунула мне еще один листок бумаги.

Я могу только предположить, что моя зверушка хочет, чтобы я покормил ее с рук.

Но просто чтобы ты знала, мысль о моих пальцах в твоем рту делает меня твердым.

Я съела следующую порцию.

Часы проходили в этой спальне, где нечего было делать или смотреть, кроме домашнего порно по телевизору. Я постирала свой единственный предмет одежды в раковине ванной с куском мыла и принимала душ чаще, чем это было необходимо из-за чистой скуки — и возможно, с небольшой вендеттой, чтобы резко увеличить счета за воду Ронана в отместку.

Вскоре я поняла, что одиночество самая страшная пытка. Особенно, если зацикливаться на своих сомнениях. Интересно, виноват ли мой отец в смерти этого мальчика, и если да, то повернусь ли я к нему спиной. Я явно не была тем благородным человеком, которым хотела быть, потому что не думала, что смогу.

Правда заключалась в том, что любовь была эгоистичной. Жадный монстр без морали, развращающий мои самые основные принципы. Верность пришла рука об руку, крепко сжимая горло.

Мои мысли и стены с каждым днем все больше смыкались.

Я снова постучала по стеклу, чем вызвала недовольный взгляд и подергивание носа у моего пушистого друга.

— Я думаю, что здесь только ты и я, приятель, — прошептала я.

А потом с неба, вытянув когти, спикировал орел, унося с собой моего кролика и не оставляя после себя ничего, кроме снежной пустоши.

* * *

Я проснулась в темноте и увидела женщину в чёрном у моей постели.

Когда вздох ужаса сжал мои легкие, я отползла назад к изголовью кровати. Мои глаза сфокусировались в залитой лунным светом комнате, и я вздохнула с облегчением. Призрак был не кто иной, как экономка.

— Боже, — вырвалось у меня. — Да что с тобой такое?

Юлия выгнула бровь, но я выругалась, когда она подошла к двери и включила свет, ее костлявые плечи затряслись от молчаливого веселья. Сердце все еще колотилось от тревожного пробуждения. Я моргнула от резкого света.

— Твоё присутствие требуется внизу, devushka.[58]

Слова осели на коже, как густая, сочащаяся паста, и все во мне успокоилось. Я взглянула на часы на стене: было двенадцать часов, и я медленно произнесла:

— Сейчас середина ночи.

Юля сдернула с меня одеяло и стала складывать его в ногах кровати.

— Лень погружает человека в глубокий сон, а праздный человек терпит голод.

Она только что назвала меня ленивой? И самое главное, действительно ли она цитировала библию, помогая дьяволу? Я не стала долго зацикливаться на ее безумии. Иронические мысли уплыли прочь ледяным потоком тревоги.

Я не видела Ронана с тех пор, как он запер меня здесь несколько дней назад. Я предположила, что у него на уме было так много превосходных злодейских вещей, что он забыл о пленнице в своей гостевой комнате. Одиночество было одновременно и облегчением, и адом.

Казалось, я больше не забыта.

Может, в этот символический полуночный час он решил наконец обменять меня на жизнь моего папы. Или, может, именно тогда начнется пытка. Возможно, он решил, что лучшая месть это убить меня.

Мое воображение устроило цирк в голове, вспыхивая моментальными снимками моей кончины: Ронан, толкающий меня в снег; чернильные пальцы в волосах, заставляющие меня упасть на колени; его бесцеремонное выражение лица и хлопок, когда он всадил пулю мне между глаз.

Дрожь сотрясла до глубины души, и я схватилась за одеяло, которое Юлия отодвигала, чтобы за что-то ухватиться.

— Я не пойду туда.

Прищурившись, она потянула за другой конец одеяла.

— Da, ty poydesh.[59]

Я потянула одеяло назад.

— Nyet, ya ne poydu.[60]

Ее взгляд усилился.

— Вставай. Ты уже заставила их ждать достаточно долго.

Их?

Это единственное слово опустошило мое тело и душу, и одеяло выскользнуло из моих пальцев. Юлия отдернула его, выражение ее лица изменилось на самодовольный триумф, хотя ее злорадство вскоре затерялось под нахлынувшим страхом.

Может, Ронан не просто убьет меня. Может, он сначала передаст меня всем своим людям. Меня затошнило. Мне было так плохо, что я не могла пошевелиться. Дыхание участилось, а грудь сдавило. Паника бушевала во мне, и я находилась на грани того, чтобы потерять эту ужасную реальность в темноте, но запыхавшееся ощущение прекратилось, когда Юлия положила шелковую ткань на кровать.

Я уставилась на неё.

Это было белое скромное платье, которое выглядело достаточно длинным, чтобы достать до пола даже на моем высоком теле, так что найти его было нелегко. Зачем Ронану понадобилось посылать мне это платье, если его люди собирались только разорвать его?

Тревожно, но хватка на моих легких ослабла при мысли, что, возможно, это будет просто смерть.

Но я отказалась умирать в Gucci.

Так или иначе, образ меня, лежащей в замерзшей могиле, в то время как стервятники ковыряются в моем трупе, украшенном роскошным платьем, послал волну веселья. Оно раздулось в животе, поднялось, сотрясаясь в груди, а затем смех вырвался в безумном раскате веселья, который вызвал слезы на глазах. Юлия уставилась на меня так, словно я была в одном смешке от того, чтобы быть приверженной. Я медленно протрезвела, вытерла слезы со щек и направилась к двери.

— Ты должна одеться, devushka.

Я не остановилась.

Ее голос стал жестче.

— Он будет недоволен.

Несколько дней назад это утверждение управляло мной, контролировало каждый мой шаг, движение, как у марионетки на веревочке. Теперь, когда в моих венах бурлило безумное веселье, а на горизонте маячила смерть, оно не имело надо мной власти.

— Я не ношу шелк, — сказала я, останавливаясь в дверях, бросая мимолетный взгляд на платье. — Но ты можешь взять его. — мои глаза остановились на ее черной униформе, в которой она, вероятно, спала. — Похоже, твой гардероб нуждается в некотором разнообразии.

Ее рычание последовало за мной в коридор.

— Я не ношу белое!

На сегодняшний день я тоже не носила.

Если бы я была девственницей, идущей на жертвоприношение, я бы сделала это, будучи одетой в черную одежду.

Глава 18

Ронан

Fress — есть без оговорок и от души.

Пот и враждебность окутали столовую, как сахариновая