– Алексей, я поехала на Васильевский остров, в выставочный комплекс. Пока-пока, бай-бай, – я помахала Ниткину рукой.

Что-то изменилось в воздухе, в атмосфере, в реальности. Я стала другой. Изменение произошло внезапно, стремительно, все вдруг стало иным, более взрослым, что ли. Наверное, я взрослела не по дням, а по часам, перескакивая через ступеньки лестницы жизни вопреки материнским желаниям. Мама активно противилась моему взрослению, она мечтала о том времени, когда я была совсем крошечной, беззащитной, ей хотелось вернуть ушедшее… Но время стремительно убегало вперед. Вместе с ним спешила и я, боясь опоздать к назначенному времени. Меня уже ждал главный организатор выставки. В комплексе готовились к выставке строительных товаров федерального значения. И мне хотелось получить самый лучший павильон. Машина чихнула и остановилась как вкопанная. Дерг-дерг-дерг. И тишина. И слышно, как птицы поют. Господи, впервые слышу, как осенью птицы поют. Что это хоть за птицы, вот бы разузнать на досуге. Я вышла из машины и злобно пнула металлический бок. Совсем одряхлела подружка, пора на свалку. Придется пилить на другой берег Невы на маршрутке. Но мне еще пришлось попотеть минут сорок в метро, затем пересесть в переполненный автобус, и лишь после этого я забралась в маршрутку. Опоздала. Опоздала. Опоздала. Бездарная дура. Все хорошие павильоны давно разобрали. Мне достанется самый ужасный, в конце ряда, без света, без отопления. И без клиентов. Я нещадно пилила себя, у меня даже зубы заныли. И в висках гвозди образовались. В двух висках по гвоздю. Всего два. И оба ржавые. Не зря пилила себя, так все и вышло, как я предполагала. В комплексе, будто оглашенные, носились организаторы разных выставок, шатались какие-то бездельники, тыкались в углы скромные личности из провинциальных регионов. Меня отвели в восьмой павильон. Там показали темный закуток. Я прикусила губу. До крови. Так не пойдет. Мои строительные товары в этом темном углу никто не увидит. Что это за выставка такая, если товаров не видно! Пришлось побегать по заливу. Легкий кросс под морским бризом. Морской кросс под легким бризом. Я окончательно запуталась в определениях, зато скоро нашла владельца выставочного комплекса. Он стоял под навесом и, высоко задрав голову, рассматривал рекламный щит. Высокий господин в белом кашне. Я его сразу узнала. Господин в белом кашне был чрезвычайно похож на свое единственное чадо. А я училась вместе с его дочерью, мы с ней на одной скамейке сидели в университете, лекции слушали. Придется возобновить знакомство. А куда же его доченька подевалась, о господи, я же ее абсолютно не помню. Вместо лица – смазанное пятно. На улице встречу – не узнаю. И имя стерлось из памяти. Как же ее звали? Какое-то простое имя, славное такое. Не попасть бы впросак с однокурсницей.

– Иван Алексеевич, добрый день, как вы поживаете, а я с вашей дочкой в университете училась, и мы с ней на одном курсе были, а теперь вот выставками занимаюсь, а мне павильон неудачный выделили, там света нет, его еще делают, а у меня товар привезли, уже выгружают, – протараторила я без остановки.

Все перемешала. Получилась каша. У меня даже в горле свело от напряжения. Иван Алексеевич улыбнулся, но не отвел проницательного взгляда от рекламного щита.

– А в каком месте? – спросил Иван Алексеевич, продолжая сверлить глазами занудный щит.

– Что, где, в каком месте? – повторила я за ним, как робот.

Не понимаю вопроса. Смысла в нем не вижу. И не слышу. Не ощущаю. Меня залило краской стыда. Щеки запылали.

– В каком месте выгружают ваш товар? – сказал полузабытый папа и повернулся ко мне лицом.

И мне окончательно стало стыдно. Все товары в выставочном комплексе разгружаются по специальному разрешению. А выставка открывается через два дня. Товары привозят за день до открытия.

– Извините, пожалуйста, – пробормотала я, сгорая от жгучего стыда.

Вранье – не самый лучший способ достижения цели. Всегда это знала. Теперь убедилась опытным путем.

– Ладно, моя Ленка тоже тут крутится, она в пиаре работает. Куда вас приткнули, показывайте, – сказал Иван Алексеевич и протянул руку за арендным договором.

И меня словно подбросило вверх. Я освободилась от комплекса вины. Иван Алексеевич помнит меня, не забыл, а его дочь тоже работает на выставке. Слава университету, слава науке, слава всем отцам всех ученых дочерей. Иван Алексеевич исправил одну цифру в договоре и поставил свою распорядительную подпись. Победа. Успех. Я почувствовала, что улетаю на небо от счастья, но необходимо было закрепить достижения.

– Иван Алексеевич, а вы еще вот здесь распишитесь, а то подумают, что это я сама исправила, – сказала я, дурея от нахлынувшей удачи.

– Да уж, вы с Ленкой на это дело великие мастерицы, – укоризненно заметил Иван Алексеевич, но все-таки расписался в договоре еще раз, как раз в том месте, где он исправил номер павильона.

Какой жестокий папа. Обвинил родную дочь в стремлении к подлогу. И меня не пощадил. Объединил нас в компанию: дескать, одна шайка-лейка. Неужели его дочь Ленка тоже врет напропалую? Наверное, врет. Мы же с ней одного поколения. Значит, одного поля ягоды.

– А деньги за аренду заплатите в кассу сегодня, в крайнем случае завтра утром, всю сумму, без предоплаты. Если не успеете оплатить павильон, даже я не смогу вам помочь. Конкуренция, сами понимаете, – сказал Иван Алексеевич и снова принялся разглядывать фанерный щит.

Я уже хотела спросить жестокого отца, что он там видит, на этом щите, но передумала. У меня не было времени на разные глупости. Мне еще нужно было мчаться в «Максихаус» за деньгами. Почему-то я подумала, что арендную плату вносят частями. Последовательно. За два дня, за четыре, и так дальше. Оказалось, совершенно неправильно думала. И вообще я ни о чем не думала. Только о своей любви к Горову. В голове до сих пор плавали и переливались восторженные воспоминания о прекрасной ночи. О вещих словах, прозвучавших в ночи. Воспоминания о нашем общем будущем.

Если в голове присутствует небесная любовь, тогда эта самая голова ногам покоя не дает. Через две минуты я уже скакала по Наличной улице, размахивая руками. Если усиленно махать обеими руками, будто нечаянно превратилась в ветряную мельницу, можно убедительно доказать водителям, что девушка крайне спешит и ее срочно нужно подвезти. Но все машины проезжали мимо, обдавая меня грязными струями. С головы до ног. Отовсюду текло и капало, казалось, я плаваю в грязной луже, но мне не до того было. Ничего, поплаваю немного. Издержки капиталистического производства. Временные неудобства. Наконец кто-то сжалился надо мной. Какой-то добрый незнакомец, милосердный человек, все-таки есть на свете благородные рыцари, видимо, еще не перевелись на свете настоящие мужчины, не вымерли, как мамонты. Я приветливо улыбнулась.

– Ты что, с-сучка, прямо на проезжей части выставилась, жить надоело? – злобно рыкнул какой-то бородатый голос.

Посверлил меня взглядом из-за затемненного окна, словно хотел насквозь продырявить. И покатил дальше. Я не разглядела лица водителя. В памяти остался его голос, скрюченный злобой, сучковатый, как корявая палка. И я заплакала. По привычке. И вдруг разозлилась на себя. Да что это я от любой мелочи в слезы бросаюсь, будто в них спасение есть? Нет в слезах никакого спасения. Я встала посредине дороги, широко расставив ноги, уткнув руки в бока. И сразу в меня почти уперлась какая-то машина. Раздался визг, скрип, шелест.