Единственное, на что меня еще хватило — это в ожидании поздней маршрутки вызвать со своего мобильника милицию по адресу Бестужевская, 20.

Я лежала в каком-то холодном подвале абсолютно голая, пристегнутая ремнями к дивану. Могучий бандит злорадно усмехаясь, шевеля пальцами в перстнях, медленно подносил к моему лицу пышущее жаром жало паяльника. Я пыталась уклониться, вырваться или хотя бы закричать, объяснить и поклясться, что понятия не имею, куда пропал его чемодан с деньгами, а если бы узнала, то перво-наперво примчалась бы и все-все рассказала, потому что мне чужих денег не нужно — но у меня, естественно, ничего не получалось. Слова застревали в горле, я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, а раскаленное красное железо уже нацелилось мне прямо в правый глаз и жгло немилосердно. Когда зазвонил телефон, я подпрыгнула на кровати:

— Нет, нет, не надо!..

Телефон продолжал звонить — и я медленно приходила в себя, понимая, что сплю у себя дома, а какой-то придурок звонит мне в половине второго ночи. Утерла холодный пот с лица, успокоила дыхание и, сдерживая колотящееся от пережитого кошмара сердце, нашарила трубку.

— Да, черт возьми! Маргарита, это ты? Спасибо, что разбудила… Как у тебя дела? Как это — скоро умрешь?! От Зинкиного поджопника, что ли? Успокойся, от этого не умирают! Даже в нашем возрасте! Прекрати там заливаться слезами и расскажи мне все внятно! Какая, к черту, проклятая койка!.. Что ты себе вбила в голову?! Господи, мне бы твои проблемы!..

— Ведь уже пятница? — тоненьким плаксивым голоском спросила меня Марго. — Два часа ночи? Значит, через четыре часа я умру… У меня гипертонический криз, меня положили в реанимацию, на заколдованное место, на которое никто не хочет ложиться, а когда я спросила доктора, буду ли жить, он мне ответил «Вот только давайте не будем загадыва-ать…»

— Ну, хорошо… — покорно вздохнула я. — А зачем же ты согласилась лечь на это заколдованное, как ты говоришь, место?

— Я же не зна-ала-а… Это мне потом рассказа-али-и… Приезжай, забери меня отсюда, Агнесса, пожалуйста-а…

— Ладно, приеду, — сказала я. — Все равно уже не уснуть… такая гадость снится… А ты не реви!

— Только ты до шести часов приезжай, слы-ши-ишь?

— Не реви, я сказала! Как я к тебе до шести часов попаду? Кто меня пустит?

Но Маргарита подняла такой рев в трубку, что я поспешно согласилась, опасаясь, что она затопит слезами всю палату.

Проникновение в больницу в любое время дня и ночи на самом деле не составляет для меня проблемы.

Улицы были пустынны и глухи. Дома стояли темные, молчаливые. Деревья и кусты вокруг затихли, точно в ужасе от случившегося этой безумной ночью. Транспорт не ходил — пришлось ловить попутку. Хорошо, что водитель мне попался молодой и веселый мальчик, в кепке и в очках, и в ответ на мой вопрос, сколько это будет стоить, бодро ответил:

— Миллион! Я на прошлой неделе хозяйский «мерседес» разбил, теперь деньги отдавать надо!

Он довез меня за сто рублей, пожелал удачи и выздоровления и укатил восвояси, ничуть не унывая по поводу разбитого хозяйского «мерседеса». Ах, молодость, беспечная молодость…

Я переоделась в халат и тапки прямо на крыльце приемного покоя, запихнула куртку и кроссовки в пакет и поскреблась в дверь. Опустив лицо, зябко почесывая ногу об ногу, сказала открывшей сонной медсестре:

— Ох, холодно уже по ночам… — и поспешно прошмыгнула мимо нее внутрь.

Устройство больницы было мне, в целом, знакомо. Я сама тут лежала когда-то с аппендицитом. Смутно представляя, где расположена реанимация кардиологического отделения, я брела длинными, пустыми, ярко освещенными больничными коридорами, минуя медицинские посты. Было тихо. В иных ординаторских работали телевизоры, где-то вяло побрякивали стаканы. Я разглядывала старые медицинские стенды с изображением зеленых зубастых вирусов, краснорожих болезней и опрятных, подтянутых медицинских работников. На одном из постов висела стенгазета со стишками следующего содержания:

Куда идешь? Иду к врачу!

А что несешь? Свою мочу.

А ты куда идешь, чудак?

И я к врачу, несу коньяк.

Себя вопросом озадачь:

Кому скорей поможет врач?

Неожиданно из приоткрытых дверей темной палаты послышался громкий отчетливый зов:

— Сестра-а… сестра-а…

Подпрыгнув с перепугу, я огляделась. Никого из настоящего младшего медицинского персонала больницы поблизости не наблюдалось. Я собралась было идти, но тут голос вскричал так отчаянно:

— Сестра-а!! — что у меня не хватило духу сбежать, не выяснив хотя бы, в чем дело.

Я робко приблизилась к двери палаты и заглянула внутрь.

— Кто тут? Чего надо?

— Сестричка, милая! — обрадовался мужской голос. — Дай утку! Нет мочи терпеть!..

— О, Господи!..

Раздражаясь на вынужденную задержку, я сделала только один шаг в темноту — и вдруг вся палата, человек на двадцать лежачих, ожила, заскрипела панцирными сетками кроватей, застонала, загомонила:

— И мне утку! И мне! Сестра! Пить!..

Я отпрыгнула, как ошпаренная, точно по неосторожности сунула нос в осиное гнездо. Они там, в темноте, все дружно застонали, заохали, стали звать меня и ругаться — но я же не могла торчать у них битый час, поднося утки двум десяткам мужиков! Был уже пятый час! Меня Маргарита ждала! Чем черт не шутит — вдруг госпожа Колядко перед своей безвременной мучительной кончиной успела состроить для нее какую-нибудь медицинскую гадость! Что это еще за проклятое место?! Но и оставить их так вот просто мучиться я тоже никак не могла.

Наливаясь темной яростью, я пошла искать настоящую дежурную медсестру и обнаружила ее через двадцать шагов уронившей толстую рябую ряху прямо на должностные инструкции. Ох, наконец мне выпал случай оторваться! Выплеснуть адреналин, бесполезно накапливаемый весь сегодняшний день! Я схватила эту наглую дуру обеими руками за волосья, приподняла и шмякнула мордой прямо о стол!

— Ах, ты, мать твою перемать! Ты почему, корова, спишь тут, когда у тебя все отделение криком кричит?! А ну, пошла работать! Тебе за что ночные платят, морда твоя немытая?! Я вот все Федору Платонычу расскажу утром!

Нападение мое было столь стремительным и неожиданным, что нерадивая деваха, едва не свалившись со стула, подхватилась в переполохе и понеслась на зов больных, поправляя съехавшую набок косынку и оглядываясь в ужасе. У самой палаты она чуть притормозила, очухалась и спросила крикливо:

— А ты, вообще, кто такая?

— Я тебе сейчас покажу, кто я такая! — кинулась я к ней с поднятыми кулаками. — Ты у меня сейчас сама на больничную койку в хирургию ляжешь!

Вид у меня был столь решительный, что она предпочла не связываться и поспешно юркнула в темноту палаты. Я удалилась гордо, довольная делами рук своих, крикнув напоследок: