Как только были подавлены почти все обнаруженные огневые точки противника, бронированные бульдозеры смогли расчистить отдельные участки, что позволило войскам и технике легче высаживаться на берег и быстрее продвигаться в глубь сектора. Сгоревшие танки оттаскивали прочь, как и поврежденные десантные катера и шлюпки. Один сапер из 1-й дивизии жаловался, что его несколько дней после этого, не давая есть, преследовал запах горелого мяса. Группы подрывников продолжили уничтожать устроенные немцами на береговой полосе заграждения. Те, которые могли быть снабжены минами-ловушками, цепляли крюками на длинных тросах и оттаскивали подальше. То тут, то там еще падали немецкие снаряды – вражеская артиллерия продолжала беспокоящий огонь по береговой полосе, – но чаще взрывы гремели не от снарядов, а от сработавших мин или от зарядов взрывчатки, заложенных на заграждения группами подрывников.

Санитарные команды тоже трудились не покладая рук. Для многих раненых, особенно тех, кто впал в шоковое состояние, было весьма опасно переохлаждение. Санитары посылали солдат за дополнительными одеялами, сохранившимися на подбитых десантных шлюпках, а индивидуальные пакеты собирали с убитых. Зачастую санитары мало чем могли помочь раненым, разве что сделать укол морфия или стянуть края рваных ран – например при осколочных ранениях в ягодицы. Некоторые раненые уже не имели надежды выжить. «Я увидел молодого солдата, – писал капитан 60-го медико-санитарного батальона. – Он был очень бледен и кричал явно от нестерпимой боли. Из-под разорванного обмундирования выпали наружу кишки. Я был бессилен помочь ему, сделал только инъекцию морфия и подбодрил. Вскоре он умер».

Тем, кто страдал от пулевых или осколочных ранений, врачи давали пентобарбитал, который погружал их в забытье. Тем же, у кого посинели руки – а это указывало на большую кровопотерю, – ставили переносные капельницы с плазмой крови. Но даже капельницы и одеяла помогли далеко не всем – за ночь от шока и холода умерло много раненых. Раненых теперь уже можно было эвакуировать на корабли в освободившихся шлюпках, но на пустынных участках берега раненым приходилось ждать подолгу. В неразберихе высадки получилось так, что на некоторых участках почти не оказалось санитаров. Медсанбат 1-й дивизии понес такие потери при высадке, что ему пришлось в первую очередь заняться своими ранеными. А дольше всего пришлось ждать помощи тем, кто подорвался на минах, уже на возвышенности, – сначала саперы должны были расчистить проходы к ним. Многие провели там всю ночь, а помощь пришла только на следующий день.

Раненых доставляли на боевые корабли – такие, как «Сэмюэль Чейз» и «Бэйфилд», – или на большие транспортные корабли, оборудованные под плавучие госпитали. Им предстояло вскоре вернуться в Англию. Со шлюпок на корабли раненых поднимали в подвесных сетках грузовыми кранами. На борту в обстановке «организованной неразберихи» врачи проводили сортировку. До одного солдата внезапно дошло, что у него нет правой ноги. Он заорал: «У меня нет ноги! Что же теперь делать-то? Я же фермер!» – и санитару пришлось силой удерживать его.

Тем, кому помочь уже было нельзя, делали укол морфия, ставили капельницу с плазмой крови, после чего «предоставляли каждого своей судьбе». Умерших матросы относили в судовой холодильник – это очень не нравилось кокам. А когда один хирург стал проводить на камбузе операции, они и вовсе пришли в ужас. На борту «Бэйфилда» оказался лишь один опытный армейский хирург. Ему помогали корабельные врачи, еще не имевшие опыта. Да и большинство санитаров никогда раньше не имели дела с боевыми ранениями. К одному такому попал рейнджер, получивший тяжелые ранения в голову. Санитар не сообразил, что только каска удерживает мозг раненого, и снял ее. Мозг тут же оказался снаружи; санитар «безуспешно пытался затолкать мозг обратно в череп». Перепуганного санитара успокоил врач, который объяснил ему, что этот раненый все равно умер бы.

В 17:21 полковник Тэлли радировал на «Анкон», что можно выгружать «колесные и гусеничные машины» почти на всех участках берега ниже верхней точки прилива. Генерал Героу испытал немалое облегчение. Преисполнившись решимости еще до наступления ночи перенести свой штаб на французскую землю, генерал сошел на берег. Прибрежную полосу он преодолел в присланном специально для этой цели полковником Тэлли бронированном бульдозере и в 20:30 прибыл на КП корпуса. От КП до линии фронта пока еще было всего метров четыреста пятьдесят – пятьсот.

Немного раньше высадился командир 29-й дивизии генерал-майор Чарлз Х. Герхардт, который любил придираться к подчиненным по мелочам. Он устроился в собственном штабе и, сидя на ящиках с консервами, изучал карту. Обоим генералам было о чем поразмыслить: и о понесенных в тот день потерях, и о том, что предпринять в самом ближайшем будущем. Согласно донесениям, потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили более 2000 человек, и эта цифра до сих пор не выяснена окончательно[94]. Официальный военный историк Форрест К. Поуг, беседуя с выжившими солдатами, пришел к выводу: «Они считали, что все, кроме них, погибли или попали в плен. Такая своего рода “дымовая завеса” привела к тому, что потери были неимоверно завышены, хотя даже самые высокие цифры оказались намного ниже тех, каких опасались штабы накануне дня “Д”». Единственное, что установлено точно, – мирных французских жителей за первые сутки вторжения погибло 3000 человек, то есть в два раза больше, чем американских военнослужащих.

Пусть потери союзников в день «Д» и оказались намного меньше, чем прикидывали в штабах, разрабатывая план операции, это нисколько не облегчает шока, перенесенного попавшими на бойню солдатами первого эшелона в секторе «Омаха». Символом принесенных жертв, хотя и нетипичным, стала рота А 116-го пехотного полка – подразделение, переведенное из Национальной гвардии[95]. Утром 7 июня один из уцелевших ее бойцов встретил бригадного генерала Кота. Тот спросил, из какого подразделения солдат, а услышав ответ, лишь печально покачал головой. «Ему лучше меня было известно, что наша рота фактически… ну, скажем, выведена из строя». Из 215 человек около 100 было убито, многие ранены[96].

В Америке об «Омахе» слагали легенды, но куда более суровая правда еще ждала американцев впереди. В Нормандии средние потери с обеих сторон в итоге превзойдут потери сторон на советско-германском фронте за сопоставимый период времени[97].