походная жизнь: спать где попало, есть что попало и опасаться, как бы очередной русский фанатик не набросился с ножом, булыжником или гранатой. А дневник – это шанс вырваться в Берлин. Эверст рассчитывал на свои старые связи в газете Völkischer Beobachter («Народный обозреватель»). Публикация материала с фотографиями на ее страницах открыла бы ему, скромному репортеру, двери в ведомство доктора Геббельса, а это совершенно другие возможности, совершенно другая карьера, совершенно другая жизнь.

Его мечты нарушил рык Бойе:

– Отто, хватит раскладывать пасьянс! И побереги свои зубы!

– А? Что? – встрепенулся Эверст.

– Я говорю, хватит грызть кость. Это не последняя русская курица.

– А-ха-ха, – рассмеялся Эверст и, подмигнув, заметил: – Сейчас возьмусь за крылья Пегаса. Есть пара мыслей, которые расцветят ваш дневник, Артур. Одна касается…

Тут во двор ворвался обер-лейтенант Пауль Сухич и завопил:

– Господин полковник, русские! Пленные русские… Они напали на наш конвой! Они разбегаются!

– Где?! – зарычал Бойе.

– Там! Там! – Сухич махнул рукой в сторону.

– Сколько их?

– Не знаю… Невозможно посчитать! Много! Очень, очень много!

– Вооружены?

– Я не знаю, не знаю! Но среди конвоя есть жертвы!

Бойе бросился к пирамиде с оружием, схватил карабин и на ходу приказал:

– Пауль! Взять взвод автоматчиков и отрезать русских от леса!

– Будет исполнено, господин полковник!

– Отто, ты со мной!

– Есть! – ответил Эверст, быстро обтер рот и вместе с Бойе помчался к машине.

– Вперед, Курт! Быстро!

«Опель», сердито фыркнув двигателем, завелся с пол-оборота, вылетел на окраину села и свернул на проселочную дорогу, ведущую к месту, где произошло нападение. По пути к ним присоединились Эбергард, Кох и Рунге на своих машинах, автоматчики в грузовике и мотоциклисты из взвода разведки. Прозвучали первые автоматные очереди. Прятавшиеся там красноармейцы бросились искать спасения в лесу, и Бойе спешил отрезать им отход. Дело было знакомое: мотоциклисты, выскочив на поле, стали раскручивать дьявольскую «карусель» – носились по кругу и расстреливали тех, кто пытался вырваться. Бойе стрелял из «опеля», и у него получилось уложить шестерых красноармейцев. Его щеки опалил яркий румянец, в глазах заполыхал огонь, губы кривились в хищном оскале. Он не спешил расправляться с седьмым «Иваном» – устроил ему «пляску смерти». Пули решетили землю у ног оборванного солдата, и его судорожные прыжки вызывали взрыва хохота у Эверста и Курта. Вскоре эта забава надоела Бойе. Он вскинул карабин к плечу и выстрелил, но неудачно. Пуля по касательной задела шею красноармейца, и тот, оставшись на ногах, предпринял еще одну попытку прорваться. Это ему почти удалось, так как один из мотоциклов заглох, и красноармеец ринулся в образовавшуюся брешь. Бойе лихорадочно передернул затвор и снова нажал на курок. Он знал, что не промахнулся, но этот русский продолжал бежать. Бойе выругался, поймал спину непокорного «Ивана» в прицел и со злостью выстрелил еще раз. Красноармеец рухнул на землю, но продолжал ползти. Эверст не выдержал – выпрыгнул из машины и побежал к этому фанатику, вытаскивая на бегу фотоаппарат. И тут случилось неожиданное – красноармеец поднялся и двинулся на своих мучителей. На его залитом кровью лице ненавистью горели глаза. Эту лютую ненависть Бойе видел уже не раз у пленных. Он вскинул карабин и выстрелил. Голова красноармейца разлетелась, как переспелый арбуз. Эверст успел сделать снимок и пришел в неописуемый восторг.

Бойе не знал, что все это всплывет спустя три года… Все это будет впереди, а пока что он испытывал азарт, выискивая новую жертву. Перезарядил карабин и окинул взглядом пшеничное поле. Слева мелькнула и скрылась забинтованная голова. Курт тоже заметил красноармейца, развернул машину и нажал на газ.

Нарастающий гул мотора заставил лейтенанта Рябова – это его группа пыталась отбить пленных – замереть, ноги стали ватными. Впереди был подбитый танк – единственная защита. Рябов распластался на земле и пополз к нему… Успел – забрался под днище и затаился. Сердце, словно кузнечный молот, бухало в груди, в ушах звенело, и он никак не мог определить, с какой стороны исходит опасность.

Послышались голоса – немцы, должно быть, вышли из машины. Голоса, звучавшие все отчетливее, раздавались справа. Вскоре они затихли. Рябов напрягся, ловил каждый звук, рука сжимала карабин, отбитый у немца, конвоировавшего пленных красноармейцев. Одного патрона в патроннике хватит, чтобы уложить полковника, которого он заприметил в машине. Рябов осторожно приподнял голову. Точно, полковник… Серебро погон тускло отливало в лучах заходящего солнца. Приподнявшись и приложив к плечу карабин, лейтенант прицелился и уже был готов нажать на спусковой крючок… Внезапно все поплыло перед глазами, карабин вывалился из рук, и Рябов уткнулся лицом в землю.

Обморок спас его от смерти…

– Готов! – констатировал обер-лейтенант, перевернув недвижное тело, и, несколько раз пнув сапогом, брезгливо поморщился: – Падаль!

Бойе переключил внимание на другого красноармейца, потом на следующего…

«Охота» закончилась, машины и мотоциклы уехали. Наступившую тишину нарушало лишь испуганное щебетание птиц, да еще ветер шелестел колосьями пшеницы. В его порывах очнувшемуся Рябову слышался плач по погибшим товарищам. Солнце бросало на поле последние лучи, еще один день войны подходил к концу.

Медленно выбравшись из-под танка, лейтенант тяжело приподнялся и осмотрелся. Ничто не напоминало о разыгравшей трагедии. Разве что вдалеке, у дороги, фрицы укладывали в грузовик убитых конвойных.

Может быть, кто-то из ребят еще жив?

– Володя! Саша! Сережа! Андрей! Кто живой, отзовись! – окликнул Рябов.

Прошло мгновение, и сердце встрепенулось – откликнулся сержант Орлов:

– Я тут, товарищ лейтенант!

– Живой! Живой! – не мог сдержать радости Рябов.

– Живой! Куда ж я денусь!

– А где Ищенко? Где Сизов?

– Не знаю! Не знаю, товарищ лейтенант. Последний раз видел их, когда они бежали к лесу.

– Ты как, двигаться можешь?

– Да! Слава богу, ноги и руки целы.

– Давай ко мне! – позвал Рябов.

Справа послышалось шуршание, колосья раздвинулись, и за ними появилось лицо Орлова. С губ бойца сорвалось:

– Живой… Живой, командир…

– Будем живы – не помрем. Не помрем, Саша…

Где перебежками, где ползком Рябов и Орлов добрались до перелеска и залегли. Отдышавшись, направились на восток, к линии фронта. Артиллерийская канонада и огненные всполохи, озарявшие горизонт, говорили о том, что части Красной армии продолжают оказывать ожесточенное сопротивление гитлеровцами.

Вскоре сил прибавилось, а когда они спустились к реке, то нашли там сержанта Сизова и еще троих красноармейцев. Теперь их было шестеро, а из оружия – карабин с несколькими патронами, немецкий автомат с почти полным магазином патронов и две гранаты. Маловато, но лучше, чем ничего.

На привал они расположились уже глубокой ночью и, даже не выставив часового, провалились в глубокий сон.

Рябов проснулся от острого чувства