— Подожди, подожди, — перебил я, — ты хочешь сказать, что он ни разу не спустился к морю?

— Вроде так… Я спросил у него, чего он такой бледно-розовый, почему не загорает на пляже? И мне показалось, что при слове пляж его передернуло. Шальной он какой-то, даже для восточного немца шальной, — заключил Араик.

Каждый день, встречая меня где-нибудь, Титмо спрашивал, был ли я в Аквариуме. В подтверждение того, что сам он не забыл посетить столь важное для отдыха место, немец протягивал абонемент с указанными в столбец датами посещения. Когда вечером я встретил его в баре, бармен, кисля лицо, возвращал ему абонемент.

— Im Aquarium schwimmen große Fische! — восторженно заявил он мне с искрящимися глазами, как у камикадзе за секунду до смерти.

«В аквариуме плавают большие рыбы», — перевел подошедший к стойке бара Араик.

Вход был просторный: не толкая друг друга, в проем двери могли одновременно войти полдюжины посетителей. Помещение Аквариума напоминало гигантскую шкатулку с арочной крышей, все пространство которой пронизывал ровный голубой свет. Вдоль стен по периметру стояли огромные стеклянные кубы, на две трети заполненные водой. В аквариумах рассекала воду и прочесывала дно разная морская живность. Морские ежи намертво вцепились в камни. Мурены и крабы, акулы и пираньи, угри и морские звезды — вся морская фауна была расфасована по аквариумам. Я шел вдоль этих посудин, разглядывая рыб. Один аквариум был заполнен лишь наполовину. Сколько я ни вглядывался внутрь, так и не смог разглядеть никого, кроме краба и семги, проплывавших вдоль стекла. Большой зеленоватый краб вяло полз по дну и шевелил клешнями; пузатая семга с грустной головой и розовой полосой вдоль рябого тела кружила над ним. Я подумал, что что-то тут не то, и обратился к русскоязычному гиду.

— Видите ли, — сказала мне гид, — дайверы случайно обнаружили норвежскую семгу в Средиземном море, что, согласитесь, невероятно; ко всему прочему, семга постоянно находилась рядом с крабом, будто охраняла его, что еще более удивительно, ведь у этих животных совершенно разный лимит движения и рацион. Поэтому научным советом Аквариума было решено поместить их в отдельный контейнер и наблюдать.

— Когда их выловили?

— Около года назад.

Гид отошла, а я остался стоять у аквариума и вглядываться в темную гущу воды. На меня находила тревога, я обернулся и вдруг обнаружил, что остался в огромном здании совершенно один. Согласно законам жанра ужас должен был явить себя в ближайшие секунды. Внезапно вода забурлила. «Началось», — подумал я.

Из глубины аквариума резким толчком выплыло нечто и повисло в зеленом теле воды. На меня смотрело существо, отдаленно напоминающее Титмо.

«Этого не может быть!» — прошептал я. Серозные худосочные конечности вытянулись в щупальца, в гибкие скользкие пруты, сплошь покрытые присосками. Глаза немца пучило, как у лобстера, прежде мелкие усики развевались в плавной невесомости, точно ивовые плети. В водной среде немец чувствовал себя куда вольготнее, нежели в воздушной. Титмо пристально вглядывался в меня, готового наложить со страху в спортивные шорты, приблизился вплотную к витрине аквариума и сказал: «Im Aquarium schwimmen große Fische», — после чего принялся хохотать, как сумасшедший, а семга с крабом зло зашипели с ним в унисон…

Зазвенел будильник, и я открыл глаза.

— Ну что, алкаш, — пошутила Катя, — думал, выпьешь четыре литра пива и встанешь в семь утра?

— А сейчас сколько?

— Десять. На завтрак ты уже опоздал, но мы с Лерой купили тебе фруктов и круассан. Что тебе снилось?

— А что?

— Да ничего, просто ты все про рыб каких-то спрашивал и приговаривал: «Не может быть, не может быть».

— Да так, фигня всякая, — промямлил, привставая, а сам подумал, что надо бы довести объемы вечерних возлияний до разумных пределов.

После моего завтрака мы пошли на пляж.

Пляж Star Beach примыкал одним краем к подножию большого двугорбого холма и имел вид бумеранга. С вершины холма пляж походил на аппетитный натюрморт: мраморная говядина моря примыкала к яичнице-глазунье — белому песку с желтыми вставками зонтиков. Торчавшие из-под зонтов алые лежаки казались стручками красного перца. Два валуна и упиравшаяся в пляж скала напоминали пару картофелин рядом со ржаным кирпичом хлеба.

Мы медленно спускались к морю. Разбивавшиеся о берег волны осыпались нежной пеной. На лежаках в разных позах валялись отдыхающие. Немки и краснолицые голландки, невзирая на возрастные изменения груди, загорали топлес. Я заметил синюю палатку Араика и его самого. Он полулежал на полотенце и нервно болтал ступнями.

Араик меня приметил тоже, встал и прокричал бодро по-армянски: «Барев ахпер, ари, ари индз мот!» — привет, мол, брат, иди, иди ко мне. Несмотря на дерганую бодрость, по лицу его блуждала мятая бессонная ночь.

Прежде чем подойти к нему, нам пришлось сманеврировать между немкой с отвислой грудью, толстым негром с двумя детьми и бешеной азиаткой, подскакивающей на лежаке, точно живая форель на раскаленной сковороде.

Катя и Лера сразу подошли к Кристине, поигрывающей Тиграном, как куклой.

Араик резво привстал и сходу стал рассказывать о вчерашнем вечере, словно продолжал рассказ после того, как откашлялся.

— Когда ты ушел, — волнуясь начал он, — я, Титмо и еще один немец продолжали пить пиво. Мы с немцем все пробовали разговорить Титмо или хотя бы свернуть его с темы про Аквариум, которой он успел задолбать всех, даже управляющего гостиницей. — Араик загоготал. — Так вот. Потом немец ушел, и мы с Титмо остались одни. Бармен принес нам еще пива, Титмо взял себе вдогонку ром с колой. Через полчаса наших с ним посиделок Титмо пять раз рассказал, как побывал в Аквариуме. Тут я не выдержал — сам понимаешь: мы, армяне, народ вспыльчивый, — встал из-за стола и сказал ему: «Титмо, ты всех задолбал на хрен своим Аквариумом, что он тебе так приперся?! Давай о женщинах, что ли, поговорим?» И вот я так сказал ему, а сам думаю: нехорошо, обидел человека. Титмо перестал пить и долго смотрел в пол. Потом он встал из-за стола и подошел к стеклянной двери. Стоит, смотрит на ночной бассейн. Постоял минуту и спокойно подошел ко мне, рядом сел. И начал рассказывать о жизни своей. Я сразу понял, что попал на момент, когда человеку нужно жизнь выговорить всю свою — попал на исповедь и, — Араик виновато мотнул головой, — все на телефон записал, в общем… Может, я нехорошо поступил, но сделал это. Ночью я слушал его историю раз десять, Валерик, не поверишь, плакал даже, гм, ты себе не представляешь, братан, что это за…

Араик отхлебнул колы, морщась сглотнул и продолжил рассказ. Постепенно его слова приобрели некую текучесть и, срываясь с губ, превращались в моей голове в яркие подвижные образы. С моря дул утренний бриз, скользящий по телу, как нескончаемая шелковая ткань. Волны налегали на берег плавно, шипя на исходе, точно опадающий песок, это убаюкивало и вводило в транс, так что вскоре, раздвинув ширмы рассказа, я вошел в необычную жизнь Титмо.