— Посмотрите на нее, — сухо заметила Карен. — Ни дать, ни взять кошка, добравшаяся до сметаны.

— Как его зовут? — вступила Шарлотта.

— Гас.

— Гас?! — поморщилась Карен. — Фу, какое ужасное имя. Горилла Гас. Гусенок Гасси.

— А какой он из себя? — не обращая на нее внимания, продолжала Шарлотта.

— Он просто замечательный, — начала я, воодушевляясь все больше и больше. А потом заметила, что Дэниэл как-то странно на меня смотрит. Он подался вперед, сцепил руки на коленях и не отводил от меня глаз. Вид у него был то ли растерянный, то ли грустный.

— Ты почему на меня так смотришь? — спросила я.

— Как — так?

Но это крикнула Карен, а не Дэниэл.

— Спасибо, Карен, — вежливо произнес Дэниэл, — я пока и сам могу связать два слова, если понадобится.

Она передернула плечами и надменно тряхнула белокурой гривой. Если не считать легкого румянца, никто и в жизни не заметил бы, что она смутилась. Я позавидовала ее самообладанию и уверенности в себе.

Дэниэл обернулся ко мне.

— Так о чем мы? — спросил он. — Как — так?

Я начала глупо хихикать.

— Не знаю, — выдохнула я. — Смешно. Как будто ты знаешь обо мне что-то, чего не знаю я сама. Ладно, проехали.

— Люси, — серьезно сказал он, — я не настолько глуп, чтобы утверждать, что знаю что-то такое, чего не знаешь ты. Мне пока жить хочется.

— Молодец, — усмехнулась я. — Так можно я расскажу о своем новом знакомом?

— Да, — прошипела Шарлотта. — Продолжай, прошу тебя.

— Так во-о-от, — протянула я. — Ему двадцать четыре года, он ирландец, и он просто чудо. Совершенно не зануда, веселый, в меру сумасшедший. Не похож ни на кого из моих прежних знакомых и…

— Правда? — перебил меня удивленный Дэниэл. — А как же тот Энтони, с которым у тебя, помнишь…

— Гас нисколько не похож на Энтони. Энтони был просто ненормальный. А Гас нет, — твердо закончила я.

— Ладно, а что же тот другой выпивоха-ирландец, с которым ты встречалась? — не унимался Дэниэл.

— Кто? — начиная сердиться, спросила я.

— Как его там, — пробормотал Дэниэл, — Мэтью, что ли? Малкольм?

— Малакай, — услужливо шепнула Карен. Предательница.

— Правильно, Малакай.

— На Малакая Гас тоже не похож, — возмутилась я. — Малакай пил, не просыхая.

Дэниэл ничего не сказал, только поднял бровь и бросил в мою сторону многозначительный взгляд.

— Ладно! — взорвалась я. — Прошу прощения за «Гиннесс». Не беспокойся, убытки я тебе возмещу. Но с каких пор ты стал таким мелочным и занудным? Что ты ко мне придираешься?! Слушай, если ничего хорошего сказать не можешь, лучше ничего не говори!

— Извини.

Вид у него был такой сокрушенный, что я почувствовала себя виноватой, потянулась к нему, в знак примирения робко тронула его колено. Я ведь ирландка и не привычна к жарким вспышкам чувств.

— И ты извини, — пробормотала я.

— Может, наконец-то выйдешь замуж, — предположила Шарлотта. — Может, этот твой Гас — как раз тот, о ком говорила ваша гадалка.

— Может, — вяло согласилась я, потому что мне было стыдно признать, что я и сама об этом подумала.

— Знаешь, — смущенно потупившись, продолжала Шарлотта, — одно время я думала, что твой таинственный незнакомец и будущий муж — Дэниэл.

Я расхохоталась от души.

— Он?! Да я к нему на пушечный выстрел не подойду: его вечно днем с огнем не найдешь, когда надо.

Дэниэл как будто обиделся, а Карен, похоже, была просто в бешенстве.

Я поторопилась пойти на попятный и преданно подмигнула Дэниэлу.

— Дэниэл, я шучу. Ты же знаешь, что я хотела сказать, но, если тебя это утешит, моя мама была бы в восторге. Для нее ты идеальный зять.

— Знаю, — вздохнул он. — Но ты права, ничего у нас с тобой не получится. Для тебя я слишком обыкновенный, верно, Люси?

— Как это?

— Ну… у меня есть работа, я никогда не встречаюсь с тобой пьяный в доску, плачу за тебя, когда мы куда-нибудь ходим, меня не осеняет вдохновение, и я не испытываю мук творчества.

— Заткнись, — рассмеялась я. — Послушать тебя, так все мои парни — пьяницы, вруны и бездельники.

— Может быть, и так, — сказал он, — не думаю, чтобы твоя мать пришла в восторг от знакомства с Гасом.

— А ей и не придется с ним знакомиться.

— Придется, если ты собралась за него замуж, — возразил Дэниэл.

— Заткнись, пожалуйста! — взмолилась я. — Кажется, мне раз в жизни повезло, а ты…

Я поймала его взгляд. Виноватым он не казался, но, прежде чем я успела продолжить обличительную речь, он сказал:

— Ну, Шарлотта, а теперь послушаем о твоем парне.

Шарлотта согласилась и с нескрываемой радостью поведала, что его зовут Саймон, он высокий симпатичный блондин, ему двадцать девять лет, занимается рекламой, у него спортивный автомобиль, всю вечеринку не отходил от нее ни на шаг и должен звонить сегодня, чтобы пригласить ее пообедать.

— И я знаю, что позвонит, — вся сияя, закончила она. — У меня предчувствие, что все будет очень хорошо.

— Здорово! — обрадовалась я. — Похоже, у всех у нас вечер удался.

А потом ушла к себе и юркнула обратно в постель, к Гасу.

Гас по-прежнему спал и выглядел по-прежнему изумительно. Но меня слегка расстроили слова Дэниэла. Верно, маме Гас точно не понравится. Она даже может возненавидеть его с первого взгляда. Счастливый вечер несколько померк в моих глазах. Моя мама наделена исключительной способностью омрачать любое счастье, о котором узнает.

Насколько я помню, именно этим она всю жизнь и занималась.

В моем далеком детстве, когда папа приходил домой в хорошем настроении, потому что нашел работу, выиграл на бегах или почему-либо еще, она умудрялась отравить любую радость. Отец входил в кухню, улыбаясь во весь рот, с полными конфет карманами и бутылкой в коричневом бумажном мешке под мышкой, а она вместо того, чтобы улыбнуться в ответ и спросить: «Что случилось, Джемси? Что мы празднуем?» — все убивала, сделав кислую мину и буркнув какую-нибудь гадость вроде: «Опять ты за свое, Джемси» или: «Джемси, ты же обещал».

Даже лет в шесть-семь, или сколько мне тогда было, я чувствовала себя ужасно. Меня поражала ее неблагодарность. Я всячески стремилась дать папе понять, что я считаю мамино поведение возмутительным, что я на его стороне. И не только потому, что конфетами нас баловали редко. Я всем сердцем соглашалась с папой, когда он говорил: «Люси, твоя мать хоть кому печенки проест».