Оглядываясь назад, полагаю, что всесоюзная кампания по выборам руководителей предприятий и объединений стала своеобразной репетицией грядущих кампаний по выборам народных депутатов всех рангов и категорий. Побеждали чаще всего не деловые, а говорливые, не реалистичные, а умеющие красиво и много наобещать, не профессионалы, а популисты. Хотя и популисты могут быть профессионалами – в популизме, естественно»[26].

Причины возникших проблем. Внутреннее противоречие, проявившееся в сложившейся ситуации, отметил Леонид Иванович.

Абалкин Л. И.: «В условиях плановой экономики директор завода ведёт себя не как собственник, а как наёмный работник, и его мотивация связана с получением дохода через зарплату, премию, как угодно. У собственника же мотивация – это умножение капитала и вкладывание его в развитие производства. И вот центральным стал вопрос о собственности».

В отличие от авторов закона, В. С. Павлов назвал расширение самостоятельности предприятий в тех условиях «грубым экономическим просчётом Горбачёва, обострившим ситуацию в народном хозяйстве», и связал его с импульсивными политическими решениями генсека.

Павлов В. С.: «Проблема эта назрела давно, и в принципе её, конечно, надо было развязывать. Децентрализация управления промышленностью стояла в ряду подготовительных задач, расчищавших переход к рынку. Однако и в данном случае лидер не вправе был ограничиваться лишь политическим подходом, без оглядки на реальные финансово-экономические процессы, идущие в стране»[27].

В текст закона попала «крамольная» статья о том, что деятельность убыточного предприятия может быть прекращена.

Рыжков Н.И.: «Я за эту статью бился. О какой самоокупаемости, о каком самофинансировании (крохотные ростки рыночной структуры!) могла идти речь, коли государству пришлось бы содержать, как и прежде, нахлебников? Тем более на марше: они же маршировать мешают, назад тянут, тормозят»[28].

Впрочем, главный разработчик видел другую причину того, что закон не прижился на просторах Советского Союза.

Кацура П.М.: «В ходе экономической реформы этот закон как составная часть последовательной государственной политики реформирования не получил должной оценки. Более того, поскольку речь шла о преобразованиях государственной собственности, она, эта собственность, как предполагали некоторые реформаторы не заслуживала особого внимания. Внимание было сосредоточено на монетарных методах управления. Место, роль и интересы трудовых коллективов в их разработках не комментировались.

Атмосфера общественных настроений в стране не могла не повлиять на то, что ряд принципиальных положений закона имели двойной подтекст: так, наряду с категоричным провозглашением самостоятельности и инициативы предприятий, их решающей роли в развитии страны, провозглашались требования повысить ответственность органов управления министерств и экономических ведомств в руководстве народным хозяйством. Следует согласиться с тем, что в тот период увязать в одном комплексе и одномоментно свободу предприятия от административного давления и новую роль государства в управлении экономикой было нереально.

Во-вторых, как аппарат управления, так и непосредственно подавляющее большинство директоров предприятий не воспринимали реформу как неизбежность, как альтернативу перехода к рыночным отношениям. Куда ближе и понятнее было ощущение потребности “в твёрдой руке”, в курсе, который проповедовался предшествующие десятилетия и временно приводил к необходимым результатам. Это позволяло по-разному толковать позицию сторон, в результате чего по отношению к активным реформаторам управляющие структуры в государстве заняли прочную оборону»[29].

Опытный производственник и после того, как о законе все забыли, настаивал на том, что «только хорошо знающий особенности работы предприятий в условиях жёсткой административной системы специалист мог достойно оценить роль и место Закона “О государственном предприятии” в последовавшей перестройке экономики страны. Он был исходной позицией, первоначальным и наиболее ощутимым толчком в реорганизации отраслевых министерств, экономических ведомств и самого правительства. По существу, закон должен был положить начало демонтажа административной вертикали» [30].

Должен был, но почему-то не заложил. Но вот вопрос о собственности в нём был поставлен. Позже Николай Иванович признавался, что они «поскупились» в перечислении его форм, назвав лишь государственную и кооперативную.

Рыжков Н. И.: «Что же до иных форм собственности – акционерной, коллективной, частной, наконец, так о них тогда и речь завести страшно было – покушение на устои! Неточно и даже невнятно были определены функции советов трудовых коллективов, они, советы, с первых же шагов начали подменять (и оттого ссориться) профсоюзные структуры, а кое-где и администрацию… Всё пришлось поправлять потом, издавать излюбленные у нас подзаконные акты, но ведь изначально сказано было: перестройку осуществляем на марше. Так вот и маршировали, то и дело с ноги сбиваясь»[31].

Меликьян Г. Г.: «От многих спорных вещей, связанных с вопросами собственности, пытались уйти, потому что большинство руководителей страны не понимали, зачем они нужны. Всё это Абалкин докладывал вышестоящим инстанциям. И там никто ничего не понимал. Кроме, наверное, нескольких человек: Валентина Павлова, Володи Щербакова, ну и ещё кого-то. Судя по всему, разобрался с этим и Юрий Дмитриевич Маслюков, всё-таки мужик он был толковый, всегда пытавшийся вникнуть в создаваемые документы».

Впрочем, ещё в декабре 1986 года в «Волынском», в одном из вариантов доклада Горбачёва было прямо и откровенно написано о том, что страна нуждается в законодательном закреплении права частной собственности на средства производства.

Павлов В. С.: «Вот так мыслилось мне введение частной собственности и виделось развитие предпринимательства в стране в 1986 году. Повторяю, снова и снова – в дополнение к государственному сектору. <…>

Скажу, что в то время по принципиально новому вопросу о введении частной собственности особых споров среди разработчиков, как ни странно, не возникало. Согласие мы нашли довольно быстро. Правда, сегодня, обдумывая заново те события с дистанции времени, я прихожу к выводу, что тот “консенсус” был легко достигнут потому, что люди, лучше меня знавшие Горбачёва, понимали некую отвлечённость тогдашних дискуссий на сей счёт.

Горбачёв мыслил вовсе не экономическими, а сугубо политическими категориями»[32].

В чём был прав Пётр Макарович Кацура, так в том, что к моменту запуска закона «ещё не было общей программы действий, горизонты видения реформы были весьма туманными. И потому согласующие государственные органы проявили максимальную сдержанность».

Но это уже самокритика, за разработку общей программы, не снимая главной ответственности с руководства страны, отвечал отдел Совмина, которым руководил П.М. Кацура.

Кацура П.М.: «Так или иначе, кардинально изменить методы руководства и, соответственно, роль государства в управлении экономикой в тот период было невозможно. Более того, политическое опережение перестройки, а впоследствии откровенная борьба за приоритет во власти Союза и Российской Федерации, недооценка исторической ретроспективы советского общественного устройства привели к попытке преодолеть пропасть двумя шагами. Из-за несогласованных по времени процессов социально-экономического реформирования народного хозяйства, демократизации общества и внешнеполитических условий, обстановка в стране стала заметно