– Пожалуйста, не надо! – завываю я сквозь слезы.

Лезвие входит еще глубже, и я реву от муки, уже скорей напоминающей агонию.

А затем ко всем этим звукам в комнате присоединяется чей-то голос, исходящий из места, которое я не в состоянии определить.

Голос где-то слева от меня, и я не мог расслышать его как следует из-за собственных криков, но этот голос заставляет Ивана Кроля ослабить давление на нож. Голос, который я никогда раньше не слышал в своей сознательной жизни.

Титус наклоняется ближе к столу, ближе к Августу.

– Повтори еще раз, – говорит Титус.

Молчание. Август облизывает губы и откашливается.

– Я должен кое-что сказать, – произносит Август.

И единственная вещь, подсказывающая мне, что я не сплю, – это кровь, бегущая из моего счастливого указательного пальца.

Титус сияет. Кивает.

Август смотрит на меня. И я знаю это выражение его лица. Слегка кривоватая полуулыбка, на определенный манер прищуренный левый глаз. Это его способ извиняться, не говоря «Прости!». Так он извиняется за что-то плохое, что вот-вот может произойти и что он больше не контролирует.

Он поворачивается к Титусу Брозу.

– А в конце – мертвый синий крапивник, – говорит Август.

Титус улыбается. Озадаченно смотрит на Ивана Кроля. Хмыкает. Спасительный смешок, призванный скрыть то, что я никак не ожидал увидеть на его лице в этот момент. В этот момент на его лице страх.

– Прости, Август, не мог бы ты еще раз повторить это? – просит Титус.

Август повторяет, и его голос похож на мой. Я никогда не думал, что он будет говорить, как я.

– А в конце – мертвый синий крапивник, – говорит Август.

Титус почесывает подбородок, глубоко вздыхает, прищуренными глазами изучает Августа. Затем кивает Ивану Кролю, клинок охотничьего ножа стукает по столу Лины, и мой счастливый указательный палец больше не прикреплен к моей руке.

Мои веки закрываются и открываются. Жизнь и темнота. Дом и темнота. Мой счастливый палец со счастливой веснушкой лежит на столе в луже крови. Веки закрываются. Темнота. Открываются. Титус берет мой палец белым шелковым платком и аккуратно заворачивает в него. Веки закрываются. Темнота. И открываются.

Мой брат, Август. Веки закрываются. И открываются. Мой брат, Август. Веки закрываются.

Темнота.

Волшебная машина. Волшебный летающий «Холден Кингсвуд». Волшебное небо за окном, светло-голубое с розовым. Облако – такое пушистое, большое и причудливое, что является основным кандидатом для придуманной Августом игры «На что это похоже?».

«Это слон, – говорю я. – Большие уши, слева и справа, а между ними хобот».

«Нет, – возражает Август, потому что во сне о волшебной машине он разговаривает. – Это двусторонний топор. Лезвия слева и справа, а рукоять посередине».

Машина поворачивает в небе, и нас сносит в сторону на коричневом виниловом заднем сиденье.

«Почему мы летим?» – спрашиваю я.

«Мы всегда летаем, – отвечает Август. – Но не волнуйся, это ненадолго».

Машина стремительно ныряет в воздухе и падает по дуге в левую сторону через облака.

Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу темно-синие глаза Роберта Белла. Темно-синие глаза моего отца.

«Я не хочу больше быть здесь, Гус», – говорю я, вцепившись в сиденье и чувствуя, что желудок вот-вот выпрыгнет через горло.

«Я знаю, – говорит он. – Но мы всегда в конечном счете оказываемся здесь. Что бы я ни делал. Это не имеет значения».

Под нами вода. Но она не похожа на воду, известную мне. Эта вода серебряная, и она светится, пульсирует серебристым светом.

«Что это?» – спрашиваю я.

«Это Луна», – отвечает Август.

Светящаяся серебристая поверхность превращается в жидкость, когда автомобиль врезается в нее и погружается в удушающую зелень подводного мира. Волшебный «Холден Кингсвуд» наполняется водой, и из наших ртов бегут пузыри, пока мы смотрим друг на друга. Август не беспокоится из-за того, что мы под водой, ни в малейшей степени. Он поднимает правую руку, выставляет указательный палец и медленно пишет в воде три слова.

Мальчик глотает Вселенную.

И я тоже поднимаю правую руку, потому что хочу что-то написать в ответ, и пытаюсь вытянуть свой указательный палец, но его больше нет, только окровавленная дырка в костяшке, из которой в море вытекает красная кровь. Я кричу. Затем все становится красным. Дальше чернота.

Я просыпаюсь. Размытое зрение фокусируется на белой стене больничной палаты. Пульсирующая боль в правой руке обостряет все ощущения. Все внутри меня, все мои клетки и молекулы крови, кажется, разгоняются, а затем ударяются о плотную стену тугой повязки на суставе, который когда-то соединялся с моим счастливым указательным пальцем со счастливой веснушкой. Но хотя погодите, боль уже не так сильна. У меня в животе возникает ощущение теплоты. Наплывающее чувство, что-то нечеткое, головокружительное и уютное.

Жидкость из капельницы толчками распространяется от середины моей левой руки. Так хочется пить. Такая слабость. Так все сюрреалистично здесь. Жесткая больничная койка, одеяло на мне и запах антисептика. Занавеска, похожая на старые оливково-зеленые простыни Лины, держится на U-образной штанге, окружающей больничную койку. Потолок из квадратных плиток с сотнями крошечных отверстий в них. Справа от меня на стуле сидит мужчина. Высокий мужчина. Худой мужчина. Тощий мужчина.

– Дрищ!

– Как самочувствие, малыш?

– Воды! – прошу я.

– Сейчас, дружище, – говорит он.

Он берет белый пластиковый стакан с тележки возле моей кровати и подносит к моим губам.

Я выпиваю весь стакан. Дрищ наливает мне еще, и этот я выпиваю тоже; и откидываюсь назад на подушку, ослабевший и измученный от этого небольшого усилия. Я снова смотрю на свой отсутствующий палец. Большой палец, забинтованный сустав и три других пальца торчат из моей правой руки, как разнокалиберные побеги кривого кактуса.

– Мне очень жаль, малыш, – говорит Дрищ. – Все позади.

– Ничего не позади! – вскидываюсь я. – Титус Броз…

Движение отдается сильной пульсирующей болью в моей руке.

– Я знаю, Илай, – кивает он. – Просто лежи спокойно.

– Где я?

– Королевская Брисбенская больница.

– А где мама? – спрашиваю я.

– Она у копов, – отвечает Дрищ. Он опускает голову. – Какое-то время ты ее не увидишь, Илай.

– Почему? – спрашиваю я. И слезы изнутри меня устремляются к глазам так же, как кровь к суставу моего указательного пальца, но для них нет никакой плотины из повязки, и они льются наружу. – Что произошло?