Я продолжаю смотреть на потолок. У меня есть вопрос.

– Ты хороший человек, Дрищ?

Дрищ задумывается над этим.

– Зачем ты спрашиваешь?

Слезы бегут из моих глаз и стекают по вискам.

– Скажи, ты хороший человек?

– Ага, – отвечает Дрищ.

Я поворачиваю голову к нему. Он смотрит в окно моей палаты. На голубое небо и облака.

– Я хороший человек, – говорит Дрищ. – Но я и плохой человек тоже. И так со всеми мужчинами, малыш. В каждом из нас есть частица хорошего и частица плохого. Самое сложное – это научиться быть хорошим постоянно, а плохим – иногда. Некоторые из нас понимают это правильно. Большинство из нас – нет.

– А Лайл хороший человек?

– Да, Илай, – отвечает Дрищ. – Он хороший человек. Иногда.

– Дрищ…

– Да, малыш.

– Как ты думаешь, я хороший?

Дрищ кивает:

– Да, ты нормальный пацан.

– Но я хороший? – допытываюсь я. – Как ты считаешь, я буду хорошим человеком, когда вырасту?

Дрищ пожимает плечами.

– Ну, ты хороший мальчишка, – говорит он. – Но я думаю, что быть хорошим мальчиком еще не означает гарантии, что ты вырастешь хорошим человеком.

– Я думаю, мне нужно пройти проверку, – говорю я.

– Ты о чем?

– Я должен проверить себя. Испытать характер. Я не знаю, что у меня внутри, Дрищ.

Дрищ встает и рассматривает надпись на моей капельнице.

– По-моему, они накачали тебя каким-то странным зельем, приятель, – произносит он, садясь на место.

– Я чувствую себя неплохо, – говорю я. – Такое чувство, будто я еще сплю.

– Это от обезболивающих, дружище, – поясняет Дрищ. – Зачем тебе себя испытывать? Почему тебе недостаточно просто знать, что ты хороший парень? У тебя доброе сердце.

– Я этого точно не знаю, – говорю я. – Я не уверен. Я думал о некоторых ужасных вещах. У меня случались очень плохие мысли, которые не могли быть мыслями кого-то хорошего.

– Думать злые мысли и творить злые дела – это две очень разные вещи, – говорит Дрищ.

– Иногда я представляю двух пришельцев, прилетающих на планету Земля, и у них такие морды, как у пираний, и они затаскивают меня в свой космический корабль, и мы летим в космосе, а Земля видна в зеркало заднего вида корабля, и один из пришельцев поворачивается ко мне с водительского сиденья и говорит: «Пора, Илай!», и я кидаю последний взгляд на Землю и говорю: «Давай!», и другой пришелец нажимает красную кнопку, а в зеркале Земля не взрывается, как Звезда Смерти, а просто бесшумно исчезает из пространства – вот она есть, а затем ее нет, как будто она была просто удалена из Вселенной, а не разрушена.

Дрищ кивает.

– А иногда, Дрищ, я задумываюсь: не актер ли ты, и мама тоже, и Лайл, и Гус – о, старче, Гус так прямо лучший актер, который когда-либо жил, – и вы все просто играете свои роли вокруг меня, а те инопланетяне наблюдают за мной в какой-то грандиозной постановке моей жизни.

– Это не зло, – говорит Дрищ. – Это просто бред какающей мыши, слегка эгоцентричной.

– Мне нужна проверка, – упорствую я. – Некий момент, в который мой истинный характер сможет проявиться естественным образом. Если я сделаю что-то благородное, не задумываясь ни на секунду, а просто сделаю это, потому что потребность поступать хорошо заложена во мне – то тогда я точно буду знать, что действительно хорош внутри.

– В конце концов мы все пройдем такой тест, малыш, – говорит Дрищ, глядя в окно. – Ты можешь делать что-то хорошее каждый день, приятель. И знаешь, что должно стать сегодняшним хорошим поступком?

– Что?

– Подтверди версию событий, изложенную твоей матерью.

– Напомни мне, в чем она заключается.

– Август отрубил тебе палец топором.

– Гус хороший, – говорю я. – Я не помню ни одного случая, чтобы он сделал что-то плохое тому, кто этого не заслужил.

– Боюсь, что понятия хорошего и плохого к этому парню неприменимы, – качает головой Дрищ. – Я думаю, что он идет своим путем.

– Куда, как ты думаешь?

– Не знаю, – пожимает плечами Дрищ. – Туда только Гус знает, как добраться.

– Он говорил, Дрищ, – сообщаю я.

– Кто говорил?

– Гус, – поясняю я. – Прямо перед тем, как я вырубился. Он заговорил.

– И что он сказал?

– Он сказал…

Зеленую занавеску, висящую возле койки, отдергивает вошедшая женщина. На ней синий шерстяной джемпер с изображением кукабарры[25], сидящей на ветке рядом с листом эвкалипта, и темно-зеленые брюки того же оттенка, что и лист на джемпере. Она рыжеволосая и бледная, лет пятидесяти на вид. В руке у нее планшет для бумаг. Женщина сразу заглядывает мне в глаза, и увидев, что я не сплю, подходит ближе к кровати, задвинув занавеску за собой для большей приватности.

– Ну, как тут наш храбрый молодой солдат? – спрашивает она.

У нее ирландский акцент. Я еще никогда лично не слышал, чтобы женщина разговаривала с ирландским акцентом. Только по телевизору.

– У него все хорошо, – отвечает Дрищ.

– Давайте-ка взглянем на эту повязку, – говорит она.

Мне нравится ее ирландский акцент. Я хочу поехать в Ирландию прямо сейчас с этой женщиной и лежать в густой зеленой траве на краю утеса, есть вареную картошку с солью, маслом и перцем; и разговаривать с ирландским акцентом о том, что все возможно для тринадцатилетних мальчиков с ирландским акцентом.

– Меня зовут Каролина Бреннан, – представляется она. – А ты, стало быть, храбрый Илай, молодой человек, потерявший свой особенный палец.

– А откуда вы узнали, что он был особенный?

– Ну, правый указательный палец всегда особенный, – отвечает она. – Это тот, которым ты указываешь на звезды. Это тот, которым ты показываешь девочку на школьной фотографии, которую тайно любишь. Это тот, который ты используешь, чтобы прочитать очень длинное слово в любимой книжке. Это тот, которым ты ковыряешь в носу и чешешь в жопе, верно?

Доктор Бреннан рассказывает, что хирурги этажом выше мало что могли сделать с моим отсутствующим пальцем. Она говорит, что современные операции по приживлению у подростков успешны примерно на семьдесят-восемьдесят процентов, но эти сложные воссоединения довольно сильно зависят от одного ключевого элемента: собственно наличия гребаного пальца, который нужно пришивать. После двенадцати или около того часов, прошедших без реплантации ампутированного пальца, показатель успеха резко падает от семидесяти-восьмидесяти процентов до «прости, грязный сын дуремара, как-то не срослось». Иногда, говорит она, реплантация пальца вызывает больше проблем, чем приносит пользы, и овчинка выделки не стоит, особенно, если это единственный отрубленный палец – указательный или мизинец, но для меня это звучит, как сказать голодающему человеку, плавающему в море на деревянной доске: «Слушай, это, наверно, хорошо, что у тебя нет с собой окорока, потому что он мог бы вызвать у тебя запор».