Ампутации вроде моей, говорит она, у основания пальца – еще более сложны, и даже если мой пропавший палец внезапно проголодается и вернется, как беглый подросток, и появится в ведерке со льдом, то маловероятно, что нервная функция восстановится достаточно, чтобы его можно было использовать для чего-то более полезного, чем засовывать в жаровню с горячими углями в качестве ловкого трюка на вечеринке.

– А теперь вытяни-ка средний палец, – говорит она, покручивая собственным средним пальцем.

Я вытягиваю.

– А теперь засунь его в ноздрю, – продолжает она.

Она засовывает свой палец себе в ноздрю, высоко поднимая брови.

Дрищ улыбается. Я следую ее примеру и засовываю средний палец в нос.

– Видишь? – говорит доктор Бреннан. – Нет ничего такого, что мог бы делать указательный палец и не может сделать средний. Слышишь меня, юный Илай? Средним пальцем можно ковырять даже глубже.

Я киваю, улыбаясь.

Она осторожно разбинтовывает повязку вокруг моей костяшки без пальца, и прикосновение воздуха к обнаженной плоти заставляет меня вздрогнуть. Я украдкой смотрю на свою руку и немедленно отворачиваюсь, запечатлев образ голой белой кости, торчащей из мяса, словно один из моих коренных зубов, засунутый в кусок свиной сосиски.

– Заживает хорошо, – говорит она.

– Как долго он пробудет здесь, док? – интересуется Дрищ.

– Я бы хотела подержать его тут еще два-три дня, как минимум, – отвечает доктор Бреннан. – Просто понаблюдать за ним, чтобы в случае чего выявить инфекцию на ранней стадии.

Она накладывает на рану новую повязку, а затем оборачивается к Дрищу.

– Могу я поговорить с Илаем наедине, с вашего позволения? – спрашивает она.

Дрищ кивает. Он встает, и его старые кости трещат, когда он поднимается со стула. Он кашляет дважды: глухим, противным, хриплым, свистящим кашлем, будто у него в гортани застрял жук-носорог.

– Вы обращались к врачу по поводу этого кашля? – спрашивает доктор Бреннан.

– Не-а, – отвечает Дрищ.

– А почему нет? – недоумевает она.

– Потому что один из вас, умных шарлатанов, может сделать какую-нибуть глупость, например, не даст мне умереть, – поясняет он. Он подмигивает мне, пробираясь мимо доктора Бреннан.

– А Илаю есть куда идти? – спрашивает та.

– Он поедет к своему отцу, – говорит Дрищ.

Доктор Бреннан бросает на меня быстрый взгляд.

– Тебе там будет нормально, Илай? – тревожится она.

Дрищ следит, как я отвечу.

Я киваю. И он тоже удовлетворенно кивает.

Он протягивает мне двадцатидолларовую купюру.

– Когда все закончишь тут, возьмешь такси до своего старика, лады? – говорит он и кивает на ящик под моей больничной койкой. – Я принес тебе обувь и свежий комплект одежды.

Дрищ вручает мне листок бумаги и идет к двери. На бумажке адрес и телефонный номер.

– Адрес твоего старика, – поясняет он, обернувшись. – Я недалеко от вас, ребята, сразу за мостом Хорнибрук. Звоните по этому номеру, если я вам понадоблюсь. Это номер магазина под моей квартирой. Спросите Гилла.

– А дальше что сказать? – спрашиваю я.

– Скажете, что вы лучшие друзья Дрища Холлидея.

Затем он выходит.

Доктор Бреннан смотрит в график на планшете. Она садится на край кровати.

– Дай мне руку, – велит она. Вокруг моего левого бицепса она оборачивает бархатную манжету с прикрепленной к ней черной помпой, похожей на гранату.

– Что это? – спрашиваю я.

– Прибор для измерения давления. Теперь просто расслабься.

Она сжимает «гранату» несколько раз.

– Так значит, тебе нравятся «Звездные войны»?

Я киваю.

– Мне тоже, – говорит она. – Кто твой любимый персонаж?

– Хан. Хотя, возможно, Боба Фетт. – Я делаю долгую паузу. – Нет, Хан.

Доктор Бреннан кидает на меня острый взгляд.

– Ты в этом уверен?

Пауза.

– Люк, – говорю я. – Это всегда был Люк. А кто ваш?

– О, Дарт Вейдер для меня свет в окошке.

Я вижу, к чему она клонит. Ей бы копом работать. Нужно сделать вид, что я заглотил наживку.

– Вам нравится Вейдер?

– О дааа, мне всегда нравились плохие парни, – отвечает она. – Из сюжета много не выжмешь, если в нем нет плохих парней. Не может быть хорошего-хорошего героя без плохого-плохого злодея, верно?

Я улыбаюсь.

– Кто не хотел бы быть Дартом Вейдером? – смеется она. – Кто-нибудь толкается перед тобой, когда ты стоишь в очереди за хот-догами, а ты применяешь к нему старое доброе «тихое удушение Силой». – Она изображает клещевой захват большим и указательным пальцами.

Я смеюсь, изображая такой же захват в воздухе.

– Ваш недостаток горчицы меня тревожит[26], – говорю я голосом Вейдера, и мы хохочем вместе.

Краем глаза я замечаю мальчика, стоящего в дверях моей палаты. На нем светло-голубая больничная сорочка, как и на мне. У него бритая голова, но длинная коричневая косичка, похожая на крысиный хвост, тянется с его затылка и переброшена через правое плечо. Левой рукой он сжимает стойку передвижной капельницы на колесиках, присоединенной к его предплечью.

– Что такое, Кристофер? – спрашивает его доктор Бреннан.

Возможно, ему лет одиннадцать. Шрам, протянувшийся через верхнюю губу, придает ему вид последнего одиннадцатилетнего мальчика с передвижной капельницей, которого я хотел бы повстречать в темном переулке. Он почесывает свою задницу.

– Раствор опять слишком слабый, – бросает он.

Доктор Бреннан вздыхает.

– Кристофер, там вдвое больше порошка, чем в прошлый раз, – говорит она.

Он недовольно трясет головой и идет прочь.

– Я гребаный умирающий, а вы даете мне слабый раствор? – бормочет он, удаляясь по коридору от двери.

Доктор Бреннан поднимает брови.

– Извини за это, – произносит она.

– А от чего он умирает? – спрашиваю я.

– У бедолаги в мозгу опухоль размером с гору Айерс-Рок[27], – отвечает она.