Ванум огляделся. Площадка вокруг шпиля главной башни была обширна, но не имела ни ограждения, ни перил. Зато на полпути между сыном и отцом стояло какое-то странное, сплошь собранное из медных труб и стеклянных дисков сооружение. Ванум сделал шаг вперед, наклонился и увидел в прозрачном круге бьющиеся над землей молнии и черные смерчи.

– Бараггал пока держится, – проговорил, не оборачиваясь, Зелус. – Но ему осталось не так уж долго. К тому же скоро великая радость, что нам оплывший старинный холм?

– Зелус, – прошептала Клам, подойдя почти вплотную. – Что с тобой? Что ты делаешь? Чем ты кормишь этих животных?

– Вот этим, мама, – достал из корзины детскую ручку император, – мои песики любят нежное мясо.

Наверное, она хотела вскрикнуть, но не смогла. Крик застыл у Клам в глотке, только сдавленное, – «Энки всеблагой, всемилостивейший, прости меня», – донеслось до Ванума, когда, пятясь, она столкнулась с ним. Он ожидал увидеть слезы на щеках жены, но ее лицо оказалось искажено ужасом. Она обернулась на мужа, только тогда наполнила глаза влагой, снова попятилась и кувырнулась с края площадки.

– Печально, – раздался голос Зелуса. – Но, с другой стороны, у великого императора не может быть родителей. Это ведь смешно? Папа великого императора…

– Как это? – оторопело прошептал Ванум, крадучись подошел к краю площадки и посмотрел вниз. Тело Клам рассмотреть было нельзя. Все внизу было завалено телами. Стражницы Зелуса убивали гвардейцев Бэдгалдингира. Женщины резали мужчин, как скот.

– Это жизнь, – обернулся Зелус, и Ванум почти окаменел. На него смотрел не его сын. Может быть, что-то знакомое и таилось внутри горящих глаз или в чертах лица, но и глаза, и черты эти были черны, но не чернотой цвета, лицо оставалось бледным, даже белым, а чернотой пропасти, вдобавок размеры лица были чудовищны, словно грозный колдун поймал дикого рефаима и подправил безжалостным резцом его линии, придав им тонкость и изощренность.

– Где Зелус? – прохрипел Ванум, пятясь от края площадки.

– Он внутри меня, – ответил император. – Все внутри меня. И то, что снаружи меня, тоже скоро будет внутри меня. Все, что я сплетаю. И тогда настанет великий день радости. Я бы даже сказал, счастья!

Зелус отбросил в сторону пустую корзину и извлек откуда-то из-под плаща толстый огненный хлыст, который пылал настоящим пламенем, но не заканчивался через два локтя длины, а продолжался тугими черными нитями, уходящими в небо, в землю и во все стороны света.

– Ты видишь? – прошептал император. – Мало кто видел. Смотри и завидуй сам себе. Еще чуть. Еще несколько дней, и оно начнется.

– Что начнется? – с трудом вымолвил Ванум.

– Сошествие, – был ему ответ.

Зелус размахнулся и ударил пламенным бичом Ванума, пропалив одежду и плоть на его груди до ребер.

– Могу ли я быть полезен великому императору? – упав на колени, заскулил от боли и ужаса Ванум.

– Можешь, – кивнул император, и сэнмурвы ринулись вниз и облепили тело несчастного.

…Несколькими днями позже над затерянной среди нахоритских рощ усадьбой Силентиума дул тот самый зябкий ветер, который на зимних просторах Анкиды почему-то звался знойким. Силентиум был уже совсем стар, но еще шаркал по двору, сунув ноги в разношенные, обрезанные валенцы. В сарае блеяли овцы, за перегородкой хрюкали свиньи, четыре лошади не знали голода в светлой конюшне. Еще бы, два десятка бывших детишек окрепли, раздались в плечах или округлились в формах, и никто из них не сидел на шее благодетеля, а трудом и старанием содействовал процветанию совместного хозяйства. «Дети мои», – говорил старик. «Дедушка», – называли Силентиума его приемыши. Еще бы, лишь шесть лет прошло со свейской войны, все они еще помнили своих родителей, а кто-то уже и отправился на их поиски. Из ушедших никто не вернулся, разве только появился не так давно неведомо как выживший обрубок-уголек-коротышка, на котором и шрамов-то почти не осталось, да привел с собой странную, стройную молодую женщину с толстым тулом стрел за спиной и сразу двумя диковинными луками, да маленькую девчонку, которая или не умела плакать вовсе, или не считала это нужным, а только прикусывала губу и таращила огромные глазищи.

– Ирис и Ува, – представил женщину и девчонку коротышка и тут же сорвался куда-то верхом на лошади, пообещав, что в тягость новые постояльцы старику не будут, а он сам должен узнать, что такое творится на юге, и вернется обратно не завтра, но в самые ближайшие дни.

Ирис и Ува и в самом деле не стали обузой. У Ирис все горело и ладилось в руках, как будто она умела все, что только могло прийти в голову хозяину небольшой усадьбы, а малышка оказалась неплохой лекаркой, во всяком случае, любую царапину исцеляла за минуту, а старик Силентиум вновь начал шаркать по двору как раз после того, как крохотные ладошки прошлись по его кривой спине. Силентиум уже было начал уговаривать обеих остаться в его доме навсегда, даже начал вымерять место для перегородки, но как раз в этот день со знойким ветром и обычными хлопотами в доме и во дворе случились сразу два события. После раннего обеда, когда с большого стола были убраны блюда и по выскобленным доскам прошлась мокрая тряпка, чем-то встревоженная с утра девчонка вдруг вытянула над столом пальцы и сбросила с них сразу два золотых перстня с сияющими огнем камнями, перстня, что давали повод ее новым друзьям причислить Уву если не к тайным принцессам, то уж точно к потерявшемуся ребенку какого-то вельможи.

– Сейчас, – сказала Ува. – Сейчас произойдет что-то страшное. Не самое страшное, но не хорошее.

– О чем ты говоришь? – проскрипел Силентиум. – Что может быть еще страшного? Разве только южная орда забредет в наши края или Лучезарный вернется?

И только он произнес эти слова, как оба камня на перстнях вспыхнули огнем, накалились, поблекли, побелели, осыпались пеплом, а затем и сами кольца позеленели от нагрева, дрогнули, растаяли и пролились между досками столешницы на пол, не долетая до него, а обращаясь сизым дымом.

– Что-нибудь с Игнисом? – побледнела Ирис.

– Нет, – качнулась, словно пребывая в забытьи, девочка. – Со всеми нами. Кто-то стянул под себя всю магию Светлой Пустоши, – она повернулась к Ирис. – Почти всю. Теперь и эти плохие дяди с огненными глазами, которые убили моего папу, тоже принадлежат ему.

– А тот, кто их посылал? – не поняла Ирис. – Убит?

– Нет, – вздохнула Ува. – Теперь он служит тому, кто появился две недели назад. Тому же, кому служат и они.

– Лучезарный! – охнул старик.

– Его тень, – ответила девочка и впервые после того, как оказалась в доме старика, заплакала. – Но он тоже очень плохой. Очень!

Как раз в этот миг и застучали сапоги Пуссилуса, которого эти двое почему-то звали Хубаром, на крыльце. Он был взъерошен и обеспокоен. Влетел в горницу, не разуваясь, улыбнулся нахмурившемуся Силентиуму, поклонился всем прочим, прищурился и тут же разглядел все, что произошло за минуту до его появления.