Английский наместник королевства бежал от него, и окрыленные шотландцы, взбунтовавшись повсюду, принялись без пощады громить англичан. Граф Суррейский по приказу короля собрал все рыцарство пограничных графств, и две английские армии вторглись в Шотландию. Лишь один шотландский тан, не испугавшись этих армий, подошел на помощь Уоллесу, который с сорокатысячным войском готовился встретить неприятеля у реки Форт в двух милях от Стерлинга. Берега реки связывал единственный жалкий деревянный мостик, прозванный мостом Килдина — настолько узкий, что по нему могли идти плечом к плечу всего два человека. Не спуская с него глаз, Уоллес расположил большую часть своих ратников на ближайших взгорках и спокойно ждал. Когда английская армия подступила к противоположному берегу, вперед были высланы несколько парламентеров с предложением войти в переговоры. Уоллес отправил их обратно с вызовом на бой во имя свободы Шотландии. Некоторые военачальники графа Суррейского, со своей стороны не спуская глаз с моста, советовали действовать осторожно и не спеша. Однако граф, побуждаемый к немедленной битве другими военачальниками и в особенности графом Крессингемом, безрассудным казнохранителем Эдуарда, отдал приказ наступать. Англичане, строясь попарно, устремились через мост. Переправилась первая тысяча. Шотландцы стояли неподвижно, словно каменные истуканы. Переправилась вторая тысяча, третья тысяча, четвертая, пятая, и за все это время ни перышко не шелохнулось на шотландских беретах. И вдруг они всколыхнулись все разом. «Головные отрады — вперед! — закричал Уоллес. — Перекройте мост! Остальные — за мною вниз! Обрушимся на те пять тысяч, что сюда перешли! Искромсаем их на куски!» И это было сделано на виду у отрезанной части английской армии, которая ничем не могла помочь. Сам Крессингем погиб, и шотландцы, содрав с него кожу, располосовали ее на хлысты для своих коней.

В тот момент и во время последующих триумфов шотландского оружия, позволивших доблестному Уоллесу отвоевать назад всю страну и даже разорить сопредельные английские земли, король Эдуард находился за границей. Но к концу зимы он воротился и с удвоенной энергией взялся поправить дело. Как-то ночью, когда лежавший рядом с ним на земле конь тычком копыта сломал ему два ребра и поднялся крик: «Король убит!», он, превозмогая жестокую боль, вскочил в седло и проехал по лагерю. Едва забрезжил день, Эдуард (еще, конечно, расшибленный и страждущий) скомандовал «Марш!» и совершил переход почти до Фолкерка, где перед ним предстала шотландская рать, выстроившаяся на каменистой возвышенности за болотом. Здесь Эдуард разгромил Уоллеса, истребив пятнадцать тысяч его ратников. С обгрызком своего воинства Уоллес отступил к Стерлингу, но теснимый англичанами, он поджег город, чтобы враги не могли там ничем поживиться, и ускользнул. Чуть позже жители Перта сами спалили собственные дома, и король, не находя нигде продовольствия, был вынужден отвести свою армию.

Другой Роберт Брюс, внук того, что тягался с Джоном Бальолем из-за шотландской короны, по смерти старика Брюса поднялся против короля, а с ним Джон Комин, племянник Бальоля. Сии два молодца были союзниками в противостоянии Эдуарду, но ни в чем больше, так как оба зарились на шотландский трон. Вероятно, догадываясь об этом и понимая, какие произойдут смуты, даже если мя-те: жники ухитрятся восторжествовать над великим английским королем, шотландские старейшины обратились к папе с просьбой вмешаться. Папа, действуя по принципу «попытка не пытка», с невозмутимым видом заявил, что Шотландия принадлежит ему, но тут он явно хватил через край, и парламент вежливенько его осадил.

Весной 1303 года король, назнача сэра Джона Сигрейва наместником Шотландии, отправил его с двадцатитысячным войском усмирять бунтовщиков. Сэр Джон имел неосторожность расположить свои силы в Росслине, близ Эдинбурга, тремя лагерями. Шотландцы тут же этим воспользовались, разгромили каждый лагерь в отдельности и умертвили всех пленных. Тогда в Шотландию опять нагрянул сам король — как только сумел собрать сильную армию. Он прошел через весь север, изничтожая все, что попадалось ему на пути, и на зимние квартиры в Данфермлине. Дело шотландцев казалось окончательно проигранным. Комин и другие таны явились с повинной и получили прощение. Один Уоллес не склонил головы. Ему предлагали сдаться, хотя никто не давал поруки, что жизнь его будет сохранена. Однако он продолжал сопротивляться разгневанному королю, живя в горных теснинах средь отвесных скал, где вили гнезда орлы, где ревели водопады, где снег был бел и глубок и где яростные ветры трепали его непокрытую голову, в то время как он ночь за ночью лежал в непроглядной тьме, завернувшись в свой плед. Ничто не могло сломить его духа, ничто не могло поколебать его мужества, ничто не могло заставить его позабьпъ простить причиненное любимой отчизне зло. Даже когда Стерлингский замок, державшийся до последнего, был окружен всеми известными тогда видами осадных машин; даже когда с крыши собора содрали свинец переплавки в новые машины; даже когда король, уже старец, с юношеским пылом взялся руководить приступом, задавшись целью во что бы то ни стало победить; даже когда доблестные защитники (каковых, к всеобщему изумлению, не насчиталось и двухсот человек, включая нескольких женщин) были изморены голодом и выбиты из крепости, поставлены на колени и подвергнуты всевозможным унижениям, усугублявшим их страдания; даже тогда, когда в Шотландии померк последний луч надежды, Уильям Уоллес стоял так гордо и неколебимо, словно могущественный и грозный Эдуард лежал мертвым у его ног.

Кто в конце концов предал Уильяма Уоллеса — точно не известно. Что он был предан — возможно, собственным оруженосцем — слишком очевидно. Уоллеса отвезли в Думбартонский замок, под начало сэра Джона Ментейта, а оттуда в Лондон, куда стеклись огромные толпы желающих хоть одним глазком поглядеть на героя, о чьей храбрости и стойкости шумела молва. Его привели на суд в парадную залу Вестминстерского дворца в лавровом венке — как полагают, в издевку над якобы сказанными им словами, что он появится там только в венце, — и вынесли ему обвинение как разбойнику, убийце и изменнику. «По вашим законам я разбойник, — заявил Уоллес своим судьям, — ибо я отнимал награбленное у королевских прислужников. По вашим законам я убийца, ибо я прикончил наглого англичанина. Но и по вашим законам я не изменник, ибо я никогда не присягал на верность королю и всегда этого гнушался». Уоллеса привязали к конским хвостам и отволокли в Западный Смитфилд, где повесили на высокой виселице, после чего обезглавили и четвертовали, предварительно выпустив ему, еще живому, кишки. Его голову насадили на кол на Лондонском мосту, правую руку отослали в Ньюкасл, левую — в Берик, а ноги — в Перт и Абердин. Если бы даже король велел искрошить его тело на мелкие кусочки и растащить их по разным городам, и тогда он не рассеял бы Уоллесовы останки так широко, как распространилась Уоллесова слава. Уоллес будет жить в песнях и сказаниях земли английской, пока не умрет последний ее певец и сказитель, и Шотландия будет лелеять память о нем, пока не пересохнут ее озера и не повергнутся во прах ее горы.

Избавясь от этого страшного врага, Эдуард установил в Шотландии более справедливые порядки, разделил почетные должности между шотландцами и англичанами, простил прошлые обиды и решил, что может мирно доживать свой век.