Не тут-то было! Комин и Брюс вошли в сговор и условились сойтись в Дамфрисе, в церкви францисканцев. Сказывают, будто двуличный Комин донес на Брюса королю; будто Брюс был предупрежден о грозящей ему опасности и о необходимости бежать другом своим, графом Глостерским, от которого получил, сидя однажды за скином, двенадцать пенсов и пару шпор; будто он, разгневанный, поскакал в назначенное место (сквозь пургу, на подкованном задом наперед коне, чтобы сбить со следа возможную погоню) и встретил дорогою подозрительного человека, гонца Комина, которого заколол и нашел зашитые у него под полой письма, доказывавшие предательство Комина. Так оно или не так, эти ярые соперники могли поссориться из-за чего угодно. Какова бы ни была причина ссоры, она явно разгорелась в церкви, где состоялось свидание, и Брюс, выхватив кинжал, вонзил его в грудь Комина. Тот рухнул как подкошенный. Когда Брюс вышел во двор, бледный и взволнованный, ожидавшие его друзья спросили:

— Что случилось?

— Мне кажется, я убил Комина, — отвечал он.

— Кажется? — сказал один из Брюсовьх друзей. — Так я пойду удостоверюсь! — Найдя, что Комин только ранен, он нанес ему несколько смертельных ударов.

Брюс был предупрежден о грозящей ему опасности графом Глостером, от которого получил двенадцать пенсов и пару шпор

Понимая, что Эдуард ни за что не простит этой новой жестокости, сторонники Брюса провозгласили своего вождя королем Шотландии, короновали его в Скуне — без трона — и в который раз подняли знамя мятежа.

Услыхав об этом, король осердился так, как никогда еще сердит не бывал. Он посвятил в рыцари принца Уэльского и с ним двести семьдесят юных аристократов. В садах Темпла были вырублены деревья, чтобы очистить место их шатров, и они, по древнему обычаю, ночь напролет бдели над своим оружием — одни в церкви Темпла, другие в Вестминстерском аббатстве. На многолюдном пиру, заданном по этому случаю, Эдуард поклялся Небом и двумя лебедями, покрытыми золотой сетью, которьх поставили перед ним на стол его менестрели, что отмстить за смерть Комина и покарать двуличного Брюса. И перед всем честным народом король дал наказ своему сыну и наследнику: ежели он умрет, не исполнив своего обета, не хоронить его, доколе возмездие не свершится. Наутро принц и все новоиспеченные рыцари отправились к английской армии на шотландскую границу, а король, ныне слабый и недужный, последовал за ними на носилках, укрепленных между двумя лошадьми.

Брюс, проиграв сражение и претерпев много бед, ускользнул в Ирландию, где затаился на зиму. Тем временем Эдуард вылавливал и казнил Брюсовых сородичей и соратников без капли жалости к малым и снисхождения к старикам. Весною Брюс объявился и одержал несколько побед. В этих схватках обе стороны творили вопиющие жестокости. Например, король велел немедленно предать казни двух плененных Брюсовых братьев, и без того умиравших от ран. Друг Брюса, сэр Джон Дуглас, отбив у одного английского лорда свой собственный замок, вырезал его защитников и зажарил их трупы на огромном костре, сложенном из всего, что нашлось подходящего внутри. Вояки Дугласа окрестили это чудовищное жарево Дугласовым хоронилищем. Брюс, наступая, загнал графа Пемброка и графа Глостера в Эрский замок и осадил их там.

Король, всю зиму руководивший военными действиями с одра болезни, теперь приблизился к Карлайлу и, приказав поставить свои походные носилки в кафедральный собор как приношение Небу, сел на коня — в последний раз. Ему исполнилось шестьдесят восемь лет, а царствованию его — тридцать пять. Он был так болен, что в четыре дня не мог преодолеть более шести миль, но шаг за шагом упорно двигался вперед к шотландской границе. В конце концов Эдуард слег в деревне Боро-на-Песках и там, попросив своих приближенных внушать принцу, что он обязан помнить родительский завет не слагать оружия, пока Шотландия окончательно не покорится, испустил ддух.

Эдуарду Второму, первому принцу Уэльскому, было двадцать три года, когда скончался его отец. Он водил дружбу с неким Пирсом Гэвистоном, уроженцем Гаскони, которого старый король настолько не жаловал, что даже выгнал вон из Англии и потребовал, чтобы сын поклялся у его смертного ложа никогда не призывать молодого гасконца назад. Но принц, став королем, тотчас наплевал на клятву, как делали многие принцы и короли (уж слишком легко они раздавали клятвы), и послал за своим любезным дружком.

Этот Гэвистон был развязным, наглым, беспутным красавчиком. Гордые английские лорды ненавидели его лютой ненавистью: не только за то, что он вертел королем, как хотел, и превращал двор в содом, но еще и за то, что он обскакивал их на турнирах и в своем ухарстве глупо над ними подшучивал, называя одного Старым боровом, другого Фигляром, третьего Жидом, четвертого Черным арденнским псом. В этом не было ни крохи остроумия, однако лорды лопались от злости, а суровый граф Уорик, он же Черный пес, побожился, что пробьет час, когда Пире Гэвистон узнает, как остры у него зубы.

Казалось, час этот пробьет не скоро. Король пожаловал своему любимцу титул графа Корнуолла и наделил его несметными богатствами. Когда же Эдуард отправился во Францию жениться на французской принцессе Изабелле, дочери Филиппа Красивого, — которая слыла прекраснейшей из женщин, — то регентом королевства был оставлен Гэвистон. Не успела закончиться великолепная церемония венчания в церкви Девы Марии в Булони, где присутствовали четыре короля и три королевы (почти полный набор фигурных карт, ибо в валетах, надо полагать, недостатка не было), как Эдуард совсем позабыл о своей пригожей юной супруге и только рвался вновь свидеться с Гэвистоном.

Сойдя на родной берег, он ни на кого не взглянул, а кинулся прямо к фавориту и на глазах у огромной толпы принялся его обнимать, лобызать и называть братом. На коронации, вскоре за тем последовавшей, Гэвистон выделялся из всего сверкающего общества ослепительностью своего наряда. Ему досталась честь нести корону. Это еще больше взбесило гордых лордов. Народ тоже презирал государева любимца и отказывался величать его графом Корнуоллом, сколько бы тот ни жаловался королю и ни просил покарать ослушников. всех он остался просто Пирсом Гэвистоном.

Бароны без околичностей объявили королю, что не намерены терпеть фаворита, и Эдуард вынужден был выслать гасконца из страны. Сам Гэвистон поклялся (бесконечные клятвы!) никогда более не ступать на английскую землю, и бароны радовались его позору, покуда не услышали, что он назначен наместником Ирландии. И: этого оказалось мало одуревшему королю: через год он притащил ненаглядного друга домой и своим на нем помешательством не только внушил омерзение двору и народу, но и навеки отвратил от себя красавицу королеву.

Тут его приперла извечная королевская нужда — нужда в деньгах, — а бароны теперь имели право не дозволять никаких новых поборов. Король созвал парламент в Йорке. Бароны отказались съезжаться, пока рядом с ним фаворит. Король в другой раз созвал парламент, уже в Вестминстере, и удалил Гэвистона. Тогда бароны явились в полном вооружении и создали комитет по искоренению злоупотреблений в государстве и в королевском доме. Получив по такому случаю немного денег, король тут же отбыл вместе с Гэвистоном на шотландскую границу, где все спустил на пиры и потехи, в то время как Брюс готовился выдворить англичан из Шотландии. Хотя старый король, говорят, даже взял со своего несчастного слабодушного сына обещание не предавать земле костей его, а выварить их добела в котле и возить перед английской ратью, доколе Шотландия не покорится, второй Эдуард был настолько не похож на первого, что Брюс день ото дня набирал силу и мощь.