кто-то чужой. Поэтому я выложил все сам. Абсолютно все… Как есть, не приукрашая.

Да, детка!

Да!

Ты правильно все понимаешь: я мразь. Знаю. Оправдания… Да нет у меня никаких оправданий. Мои оправдания звучали бы низко.

У меня есть только острые, болючие чувства к этой девочке. Я не планировал… Чувства не планировал, брать ее не планировал и сдыхать, сейчас, топя себя, не планировал…

Мне дико хотелось продлить агонию, я искал выходы, и они есть, но девочка хотела правды именно сейчас, она устала ждать и решила убить меня раньше времени. Да черт с ним, перед смертью не надышишься.

Неделя проходит в пьяном угаре. Все свалили из страны, прекрасно понимая, что Коваленко не проглотит, найдет и выпотрошит всех наизнанку. Мне нет смысла прятаться, меня он не тронет — помнит, что должен. Если, конечно, не узнает, что я тронул его единственную дочь. Но за это я сам себя уничтожаю, поэтому не страшно.

Бухаю как ни в себя. Мне нельзя приходить в себя и начинать анализировать, начнётся агония, а это невыносимо больно. Поэтому я заливаюсь водкой. Открываю глаза и первым делом глотаю алкоголь прямо из горла. Брожу с бутылкой по квартире, осматривая вещи девочки, но не трогаю их.

Не могу.

Все лежит ровно так, как она оставила: маечка на диване, резинка для волос, духи, трусики в ванной. Сажусь на кафельный пол в ванной комнате, снова глотаю водку и бьюсь затылком о стену.

На третий день запоя мне хочется убить Раду. Придушить и уложить рядом с собой в могилу. Только в этом случае мы можем быть вместе, и настанет долгожданный покой.

В моменты, пока голова не затуманена алкоголем, я пытаюсь понять, когда все пошло не по плану. Когда произошел тот щелчок и я прыгнул в эту бездну. И кажется, что это произошло сразу, как только поднял ее, больную в лихорадке, на руки, принес сюда, раздел, обтёр юное нежное тело, уложил в чистую кровать, когда несся в аптеку, покупая нужные медикаменты, ставил уколы. Когда разбил ебало Феде за то, что он хлестал девочку по лицу; когда я сломал те руки, которые посмели тащить Раду за волосы; когда испытал наслаждение от вида его окровавлено лица. Я не отдавал приказа бить девочку и причинять боль.

И выдохнул, когда она проснулась утром, уже не сгорая в лихорадке. Еще тогда нужно было тормознуть. Но мне самонадеянно казалось, что все под контролем и мою циничность ничем не пробить.

С того момента я не прикоснулся ни к одной женщине. Никогда не был принципиален в этом вопросе. Шлюха на то и шлюха, чтобы ее все имели. Но с того момента Наталья стала мне отвратительна, потому что рядом была чистая девочка. Моя девочка. А я испачкал ее собой. Замарал, а отмыть не получилось.

На пятый день запоя я разнес всю квартиру. Алкоголь разъел мозг, остались только животные инстинкты. И я крушил все, что попадалось под руку, разбивая вдребезги, разрывая в клочья, рыча, как бешеное животное.

Когда разбивать стало больше нечего, крошил руки, херача кулаками в стены, намеренно делал это в ванной. Сначала вколачивал со всей дури кулак в зеркало, осколки которого вонзались в ладони. Но этого было ничтожно мало, я не чувствовал той боли, которую должен.

Я вообще ничего не чувствую.

Впечатываю кулак в кафель, оставляя кровавые отметины. Хочется испытать все оттенки боли. Скатываюсь на пол, запрокидываю голову и вою как зверь.

На шестой день мне реально кажется, что я, наконец, сдох и закономерно попал в ад.

Все вокруг вероломно разгромлено. В квартире стоит смрад, и кровавые подтеки на стенах.

Трясет так, что не могу держать стакан в руках, шатает от слабости, в желудок словно вонзили раскаленный гвоздь, в голове звон, в глазах марево.

Организм не принимает больше ни капли спиртного, возвращая все назад, выворачивая меня наизнанку. И вот я на том самом дне, куда, в принципе, стремился все эти дни. Цель достигнута, но легче от этого не стало.

Я хочу ее видеть. Хочу стоять перед ней на коленях и целовать ее ноги. Нет, я не требую прощения — это невозможно… Но и без нее я не могу.

Заказываю доставку из аптеки и медсестру на дом. Ухожу в душ, долго стою под холодной водой, а потом резко включаю горячую — тело в шоке, сердце заходится аритмией. Отравленный организм ломает похлеще, чем в лихорадке.

Глотаю абсорбенты и обезболивающие. Вызываю клининг. Девочки из агентства испуганно шарахаются от меня и вида разбитой квартиры. Обещаю заплатить им по двойному тарифу и ухожу на балкон подышать. Руки не слушаются, кое-как набираю брата, с десятой попытки попадая на значок дозвона.

— Да, — отвечает Александр.

— Ты изучил материал?

— Изучил. Но не уверен…

— Вот только не нужно нести мне чушь! Там все можно раскрутить. Будет громкое дело. Коваленко не поскупится, если ты докажешь, что «Мет Лайн» отжали у него незаконно. Я же все тебе преподнёс, его дочь была не в себе, когда подписывала бумаги. Все аплодисменты достанутся тебе, еще одно блестящее дело в твоей карьере. Все довольны, — давлю на его самолюбие и амбиции.

— Ну допустим. Не телефонный разговор. Встретимся завтра утром, позавтракаем.

— Хорошо, — скидываю звонок. Нужно сделать из себя человека до завтра.

Девочки из клининга привели квартиру в порядок. Мало что уцелело, но мне плевать. Щедро им плачу и провожаю. Через час встречаю медсестру и ставлю ей задачу превратить меня из животного в человека до утра.

Она вливает в меня несколько капельниц и заставляет проглотить кучу таблеток, к вечеру получается выпить бульон и не вернуть его назад.

Утром просыпаюсь относительно свежим и выпиваю еще горсть медикаментов. Бреюсь, одеваюсь, на разбитые, распухшие руки натягиваю кожаные перчатки, выхожу на улицу, глубоко вдыхаю — голова кружится от свежего воздуха.

Сажусь за руль, выезжаю со двора, краем глаза замечая на пассажирском сидении шарфик Рады. Сглатываю, теряя ориентацию. Торможу на обочине, хватаю шарфик, подношу его к лицу, глубоко вдыхаю, еще и еще.

Сука! Как больно.

Пахнет моей девочкой, очень сладко пахнет чистотой, непорочностью и моей смертью. Тело моментально сводит судорогой от желания прикоснуться к ней, вдохнуть запах уже вживую, с ее кожи, волос, тела. Ломает меня и все, кажется, не будет покоя уже никогда.

Ложусь на руль, закрываю глаза, аритмия никак не проходит, сердце барабанит где-то в ушах. Дышать трудно,