в груди все спирает. Стискиваю в руках ее шарфик, мну шёлковую ткань.

Можно найти Раду, проще некуда. Получить по морде, выслушать, какая я мразь, только это не вернёт мне девочку. Ничего не вернет. Грехи могу замазать, только вернув отцу его собственность и помогая наказать адвокатишку и шлюшку Наташу. А дальше что? Мои личные косяки это не исправит…

Все, тупик…

Пытаюсь успокоиться, дышу глубже.

Понимаю, что потерял Раду, понимаю, что навсегда, вырвал кусок личного эгоистичного счастья у неба в виде чистой девочки, наглотался ее любви. Но ничего не вернуть… Не знаю я таких слов оправданий, на моей стороне только некрасивая правда, где я в здравом уме осознанно подвёл девочку к пропасти. Воспользовался, забрал все чистое, ведомый похотью. Никогда и никто так искренне не признавался мне в любви, не отдавал всю себя и не смотрел на меня, как на бога. А я не герой ее романа. Совсем не герой, я даже не дьявол, я какое-то низкое существо.

Меня приводит в себя вибрация телефона, отвечаю.

— Ты передумал? — интересуется брат.

— Нет, я еду, — сажусь ровно, завожу двигатель, выезжаю на трассу.

— Поторопись, мое время дорого стоит.

Высокомерный засранец! Но адвокат блестящий, только он может вытащить меня.

— Подождите, Александр Яковлевич, не все в жизни измеряется деньгами.

— Глеб… — выдыхает.

— Да, понимаю, что достал тебя. Но, бля, помоги, иначе…

— Ладно, жду, — уже без иронии отвечает брат.

Глава 28

Рада

Я не буду читать своей дочери про принцесс,

Про волшебные туфельки, про кареты

И про то, что есть где-то чудный лес,

Потому что и принцев, и леса нету.

Про злодеев, чьи полегли мечи,

Про высокие башни и чудо-двери,

Я не буду читать ей эти слова в ночи,

Потому что боюсь, что она поверит.

Я не буду читать никому это всё,

Потому что и мне однажды

Показалось, что победит добро,

Показалось, что сердце – важно.

Что в последний момент прибежит герой

И спасёт меня от беды,

Только жизнь оказалась совсем другой,

И драконы живут внутри...

(Яна Мкр ©)

Выхожу из машины, иду в сторону дома и прикладываю руку к груди, поскольку совсем не чувствую сердца — оно замерло.

Я не хочу его видеть.

Не хочу!

«Господи, пожалуйста, пожалуйста…» — шепчу себе, продолжая медленно идти к дому.

Сглатываю и замираю на месте, когда дверь открывается и из главного входа выходит Глеб. Закрываю глаза, сердце вдруг заводится и начинает колотиться настолько сильно, что шумит в ушах. Глеб делает пару шагов ко мне, и я неосознанно отступаю назад, а он все ближе и ближе. Такой, бледный, немного осунувшийся, черты лица заострились, глаза еще холоднее, чем раньше, серая ртуть мгновенно отравляет. Мне хочется кричать, глаза наполняются слезами, мне больно его видеть. Мне нестерпимо, оттого что я понимаю, как люблю его. Отвратительно, сильно люблю.

Он идет на меня, а я отступаю и отступаю, мотая головой. Не надо.

— Рада… — хрипит Глеб. Боже, его голос — это самая извращённая пытка. Его очень хриплый, простуженный голос, с тем же надрывом, как и в последний раз.

Натыкаюсь спиной на Андрея и вздрагиваю, застывая. Глеб тоже останавливается, ловит мой взгляд против воли и не отпускает. Я снова тону в этой бездне.

— Все в порядке? — насторожено спрашивает охранник.

— Никогда… Никогда! — говорю громче, чтобы Глеб слышал, смотря ему в глаза. — Никогда не подпускайте ко мне этого мужчину! Разворачиваюсь и убегаю прочь к гаражу.

— Рада! — кричит мне вслед Глеб, но я зажимаю уши руками, забегаю в помещение и запираю двери. Облокачиваюсь на стену, пытаясь отдышаться. Я думала, мой дом — самое надежное место, меньше всего я ожидала здесь встретиться с Глебом…

Через несколько минут дверь в гараж тихонько открывается.

— Он уехал, — сообщает мне Андрей.

— Хорошо, — киваю, поправляя сумку, направляюсь на выход. Проклятые слезы душат.

— Рада, — останавливает меня Андрей, хватая за руку. — Почему вы боитесь этого мужчину? — спрашивает он меня. Дергаю руку, вырываясь.

— Не трогайте меня больше! — выходит агрессивно. Глеб научил меня не доверять никому и поселил недоверие ко всем мужчинам.

— Извините, — отступает от меня на шаг и заводит руки за спину, вставая в стойке, словно военный.

— Я не хочу отвечать на ваш вопрос. Просто не подпускайте ко мне этого мужчину, — сдержанно произношу, обхожу мужчину, зажмуриваясь и пытаясь сдержать поток рвущихся наружу слез.

Мне хочется влететь домой и потребовать у отца объяснений, зачем здесь был Глеб. Мне хочется кричать на него и просить больше никогда не принимать в нашем доме этого мужчину. Но к горлу подступает истерика, которая рвется наружу. Если отец это увидит, то объясняться придется мне.

А я не хочу…

Не могу выложить отцу о том, как меня сладко отравили ядом любви и убили.

Бегу наверх в свою комнату, запираюсь, кидаю сумку на пол, срываю с себя пальто и падаю на кровать. Закусываю подушку и вою в нее, заливаюсь душащими слезами.

Даже не подозревала, что любить — настолько больно. Всегда думала, что любовь — это что-то прекрасное, как порхающие бабочки. Бабочки порхали, да, а теперь они сдохли где-то внутри меня и разлагаются, отравляя меня трупным ядом…

— Пап, сегодня тебя посещал мужчина… — всё-таки решаюсь спросить отца за ужином. Я выплакала все эмоции, пережила истерику и теперь могу холодно задать все вопросы. Я даже ем, запихивая в себя салат с тунцом только для того, чтобы отец ничего не заподозрил. — Кто он?

— Это… — отец задумывается, обращая все внимание на меня. А я снова запихиваю в себя еду, чтобы не кусать губы. — Это один из организаторов твоего похищения.

Не реагирую, потому что и так все знаю.

— Почему он спокойно заходит в наш дом и так же беспрепятственно выходит?

— Ты сталкивалась с ним? — отвечает вопросом на вопрос.

— Нет! — эмоциональней чем надо выдаю я. — Он сказал иначе?

— Нет, не сказал… — прищуривается папа, пытаясь меня прочитать.

— Тогда чего он хотел? Что происходит?

— Понимаешь, доча… — выдыхает папа, наконец прекращая меня сканировать.

— Мы заочно знакомы с этим человеком…

— Знакомы? — свожу брови.

— Скажем так, я не очень хорошо с ним поступил.