идет к каптерщику. Но там он ничего, кроме пиздюлей, не получает. Что он должен сказать каптерщику? А на следующем смотре он нарывается на пиздюли от офицера за то, что ничего не сделано, хотя офицер прекрасно знает, что это и не могло быть сделано. А ты слышал когда-нибудь, чтобы я ворчал или на что-то жаловался, когда с ребятами общаюсь? Нет? Так вот, я могу тебе сказать, что в армии есть всего-то насколько несуразностей, за которые солдаты не в ответе. Придурок из писарей в канцелярии батальона посылает в бригаду неправильный штатный список, и людям придется остаться без горячего чая, когда они, усталые и промокшие, вернутся с работ в четыре часа утра. А у них с пяти вечера во рту крошки не было. Ну, капитан Моллет разрулил все правильно. Он — единственный офицер в роте, у кого кишка не тонка сделать такое. Генерал промелькнет в автомобиле со скоростью сорок миль в час, поспешая на пьянку в Амьен[64], а несчастный регулировщик только флажком махнуть успеет да встанет навытяжку вослед столбу пыли. Наутро генерал возвращается с больной башкой и устраивает разнос за расхлябанность, а в результате устраивают развод караулов с построением, и тут прилетает фриц и кидает бомбочки. И это не исключение, ты сам знаешь. Такая дурь у нас происходит каждый день. Я просто Богу молюсь, чтобы фрицы засветили нам чушкой из стапятидесятимиллиметровой или еще похлеще. Война, сука, могла бы быть не такой пакостью, кабы не армия, сука! Мне нужно было найти себе новую каску еще тогда, в окопах, поскольку я был уверен, что официальными путями мне ее никак не получить. Что я делаю, если мне что-то понадобилось? Иду за этим в хозвзвод. Но не случилось у них каски в нужный момент. Я не знаю, собирались ли мистер Марсден и мистер Созерн произвести крутое впечатление, когда объявляли мне выговор, но я знаю наверняка, что по поводу обеспечения меня новой каской кладовщик с капральской лычкой мог бы сказать больше, чем эти двое.

— Да. Что-то в этом есть, — сказал сержант Тозер, хлопая себя по карманам в поисках табака. — Но было не очень умно повторять то, что сказал квартирмейстер. Без разницы, что офицеры поприхуели, но вот штаб-сержанта ты подставил. Если уж мистер Марсден не в силах изменить порядок вещей, думаешь, ты на это способен?

— Да я абсолютно уверен, что их вообще невозможно изменить. Им приходится так или иначе управлять этой машиной, коли уж управление отдано именно им. А так как я об этом знаю, я никогда никому не жалуюсь. Разве вот тебе начал пять минут назад. Если штаб-сержанту нужна моя поддержка, что ж, я ее обеспечу. Последнее, о чем он меня просил, это спиздить для него несколько блокнотов и карандашей из канцелярии. Не волнуйся, об этом от меня никто не услышит. Я тебе уже излагал свои соображения на тему, почему мне неохота идти на комиссию. Но если уж мне выпадает туда идти, то выбора нет. Я не имею права уклоняться от ответственности.

— С тобой, я вижу, все в порядке, — сержант Тозер замолчал и принялся не спеша раскуривать трубку. — Только знаешь, тебе нужно будет научиться хорошенько обдумывать каждый шаг. Но пока в тебе заинтересована такая куча народа, что ты можешь без опаски валять дурака.

Берн не ответил. Он зажег новую сигарету, и некоторое время они молча курили. Появился малыш Мартлоу и тихонько уселся неподалеку. Он поглядывал на сержанта с некоторым сомнением, и Берну было ясно, что это он прикинул и понял: для того чтобы покутить вчетвером, денег маловато. Было видно, что Мартлоу мнется и все же склоняется к тому, чтобы не приглашать сержанта, но тут внезапно заглянул капрал Гринстрит.

— Берн здесь?

— Так точно, капрал.

— Дневальный по роте сегодня. С шести вечера заступаешь.

— Так точно, капрал. Как раз есть время подготовиться. Облом, Мартлоу, придется нам кутнуть в следующий раз. Смею вас уверить, штаб-сержант считает, что я достаточно пошланговал в последнее время.

— Армия, сука, — разочаровано проговорил Мартлоу, поглядев на Берна, и в сердцах выпятил нижнюю губу.

— Ох, не знаю, — бодро отозвался Берн. — В мирное время в армии хорошо, как говорят старые въебщики.

Он посмотрел на сержанта Тозера почти весело. Сержант вынул трубку изо рта.

— Слушай, Мартлоу, коли так, то вы с Шэмом сего дня со мной пойдете, так я думаю. Сможем раздобыть яичницу и жареную картошечку, а потом наведаемся в кабачок-другой. Вот время и пролетит. А для Берна захватишь белого винца.

— Охуительный план, Мартлоу. Сбегай-ка скажи Шэму.

— Не похоже, чтобы он сильно обрадовался, — проговорил сержант, глядя вслед удаляющемуся с недовольным видом Мартлоу.

— Расстроился, что не удается самому проставиться, иначе был бы просто горд от вашего приглашения. Очень мило с вашей стороны, сержант.

Глава IX

Мой разговор на твоем языке и твой на моем — стоят друг друга.

У. Шекспир[65]

Берн никогда не спал подолгу. С момента выкидывания сигареты и заворачивания в одеяло он мог проспать как убитый в течение часа, возможно двух, а затем спал чутко, пробуждаясь от любого звука. Среди солдат даже ходила такая байка, что, когда бы кто ни проснулся, всегда обнаруживает Берна, который сидит и курит. Дневальство по роте в последнее время его не напрягало. Это был вполне приличный наряд, ему нравились одиночество и пустота ночи. Душа словно купалась в этом безмолвии, как в глубокой и темной заводи. Казалось, ощущаешь дыхание планеты. И пусть даже это всего лишь твое собственное дыхание, в нем ощущается некий ритм, который еще не воплотился в звуке или в движении, но в любой момент готов стать тем или другим. На фоне слегка подсвеченного неба терриконы казались огромными, их можно было принять за сторожевые башни древнего Вавилона или египетские пирамиды. Ночь своим очарованием превращала даже эту плоскую и неприятную землю в волшебную страну, наполненную сказочными образами. А утро