Даже наиболее опытные в этой игре очень часто промахивались, потому что любое содрогание коня или руки, держащей копьё, отводило от цели, и хоть кто дотронулся до кольца, но не снял его, считался промахнувшимся.

Поскольку как-то давно в Польше эти рыцарские игры прекратились, так как развлекаться времени не было, когда казачество заливало полстраны, мало кто мог бегать за кольцом и показать свою ловкость. А была это демонстрация, в котором красивый, здоровый юноша мог порисоваться силой и гибкостью. В этот день никому не везло, и немцы, и поляки бегали напрасно, мучая коней и себя. Происходил этот турнир на площади перед замком, опоясанной цепями, за которыми толпа народа, смотрящего на эти панские соревнование, как на представление, была огромна. Всегда галантный король для первых гостей и дам велел на все эти дни построить из досок трибуны, которые обвешали разноцветными плотнищами. Все наряженные дамы, жёны сенаторов и дочки занимали тут места, просиживая часами, чтобы могли присмотреться к красивому молодому королю.

Среди иных прямо против того места, на котором сидел король в окружении дам, под балдахином, как судья и вождь, случай или расчёт дал сесть пани подкомориной Любомирской вместе с каштеляновой Товианьской и её невесткой. Между польскими дамами красавиц было хоть отбавляй, были, быть может, и превосходящие Уршулу чертами лица и великолепием фигуры, но, невзирая на это, Любомирская сияла тут как звезда. Имела она особенный дар обращать глаза на себя. Её личико, взгляд, вся внешность, какая-то оригинальная, одежда, очень удачно применённая, при том живость движений, смелость, кокетство затмевали всех, что её окружали. Гневались, завидовали, но взгляд мужчин, как на радугу, был уставлен на неё. Все видели, что король неустанно поворачивал к ней глаза, а она также постоянно на него смотрела. Подкоморий несколько раз подходил ей что-то шепнуть, был хмурый, но она ни его и никого слушать не имела привычки.

Среди смеха, аплодисментов, криков, игры на трубах зрелище шло так неудачно, что сам король встал и шепнул Флемингу, чтобы ему привели его коня.

В бегании за кольцом он имел немалый опыт и очень часто в Дрездене ему удавалось сряду несколько раз взять награду.

На этот раз, однако, Флеминг был против, хотел отговорить Августа от этой демонстрации.

– Слава из этого невеликая, – шепнул он ему, – а если бы не удалось, досада ощутима, столько глаз смотрит.

Не послушал король доброго совета приятеля. Поднялся сильный шум, начали передавать из уст в уста: «Король, король побежит за кольцом».

Любомирская хлопала в ладоши.

Действительно, было на что посмотреть, потому что сильный конь и дородный король, выглядящий геройски и рыцарски, представляли весьма заманчивую картину. Посадка на коня, взятие тяжёлого копья, которым он владел как перышком, управление иноходцем, каждое движение, полное изящества, пробуждали восхищение в смотрящих.

С великой уверенностью Август объехал сначала арену, ведя за собой скакуна как в танце. Женщины аплодировали и размахивали плотками, Любомирская сходила с ума, почти лишаясь чувств.

Проделав этот вступительный парад, король Август как бы нехотя остановился напротив кольца. Положил копьё, посмотрел и, вдруг дав знак коню, с великой стремительностью помчался к кольцу.

Что тогда случилось, этого никто ни понять, ни объяснить позже не мог; конь под ним запутался, упал, придавил немного собой Августа, а одна его нога так была прижата, что, когда немедленно все бросились на помощь, а король хотел встать, не мог удержаться, потому что большой палец был страшно раздавлен и из него брызнула кровь.

В минуту, когда это случилось, Любомирская нагнулась, вытянув руки, точно хотела бежать на спасение, и упала бессознательная в объятия Товианьской.

Не все это заметили, потому что всё внимание было обращено на короля, который не хотел показать, как страдал, и, опираясь на руку Пфлюга, тотчас исчез.

Но так как потом Любомирскую нельзя было привести в чувство, а около неё также бегала кучка любопытных, и ослабленную были вынуждены почти вынести в карету, это разгласилось и разошлось.

Прибежал подкоморий, проклиная нервы и женскую трусость, гневный и возмущённый так, что, если бы не примас, может, немедленно бы Любомирскую или сам вывез в деревню, или отправил, но Товианьская забрала её с собой.

Из этого события тогда в этом веке, ещё полном предрассудков, начали предсказывать нехорошее. Падение, рана, кровь, всё это давало пищу для размышления.

Любомирская также от волнения за короля и неприязни к несносному мужу разболелась. Утешая короля в этот вечер, естественно, его соратники рассказывали об обмороке пани подкомориной. Он с радостью об этом узнал, так как она ему очень нравилась.

Но с другой стороны его предостерегали, чтобы в Польше, по крайней мере поначалу, был неизмерно осторожным. Поссорить друг с другом Любомирских было вещью опасной.

Он знал о том очень хорошо и, однако, привыкший всегда угождать своим фантазиям, не мог отказаться от Любомирской. Она же со своей стороны прямо ему навязывалась и с этого дня её отношения с мужей стали невыносимой борьбой. Надо добавить, что пани каштелянова Товианьская рассчитывала на эту кузинку и её влияние на короля, поэтому вместо того, чтобы сдерживать, хоть неловко, она подстрекала.

Двор, окружающий короля, тщеславие которого так серьёзно в этот день пострадало, старался объяснить случай, складывая вину на коня. Рану на ноге поначалу считали вещью очень малозначительной, между тем удар был такой сильный, что лекари сперва говорили об ампутации пальца. Август долго не мог ходить, а когда выздоровел, и рана зажила, осталась у него боль, которая продолжалась до смерти, и рано или поздно начал использовать трость по причине этой ноги.

Назавтра один из королевских пажей, тайно присланный, пришёл к Товианьской с комплиментом, справляясь о здоровье прекрасной Уршулы.

Этот обморок был решающим для будущего Любомирской. Король также, уже равнодушный к Эстер, не в силах никогда долго выдержать без перемены в этих своих романах, постоянно ищущий чего-то нового, невзирая на предостережение приятелей, полностью обратился к подкоморине.

Флеминг пожимал плечами и улыбался, утверждая, что был уверен в выборе польки, потому что Августу следовало иметь по крайней мере двух любовниц, так как имел две короны. Саксонцы привыкли к образу жизни курфюрста, не великое значение привязывали они к тому, что им казалось естественным, среди польских панов одно имя и общественное положение Любомирской поднимали значение тех романов и делали их более горячими.

Ворчали, припоминая Радзиёвскую при Яне Казимире и все огорчения, какие неверно приписывали слабости