Хочу, чтобы анестезия прошла. Даже если будет больно. Мне пока ничего нельзя, но ничего и не хочется. Я выплюнул вату и теперь чувствую кровь на языке. Смотри, они дали памятку.

Она взяла листок в руки.

– О, не полоскать ничем. А тебе еще раз нужно идти?

– Не знаю. Сказали, если через пять дней еще будет болеть, то прийти.

Она прижалась ко мне. Я старался думать о хорошем. Хотел пошутить, но ничего в голову не лезло. Чувствовал себя заболевшим. Тело обмякло, а голова не соображала. Мы молча сидели и ждали, когда мне станет лучше.

13

Музыка затихла. Свет стал приглушенный. Будто все накрыли куполом.

– А что нравится вам? – сказала она.

Горохин вздрогнул.

– Мне? – сказал он, – мне нравится, когда люди ценят мою работу, – он нахмурился. – То есть, когда я работаю и людям это важно. Важно, чтобы работу делал именно я.

– Кстати, а кем вы работаете?

– Сейчас это не то, чем я хотел бы заниматься, но… – он заламывал себе руки. – Я скоро закончу институт и открою частную практику.

– Не юлите, рассказывайте.

Горохин тяжело вздохнул.

– Я работаю в офисе, – сказал он, – разбираю документы в основном.

Официант принес чайник чая. Он неторопливо наполнил стакан желтой водичкой и удалился. Горохин схватил кружку, сделал глоток и подавился. Он надрывно закашлялся, прикрывая рот.

– Горячо, – сказал он, давясь.

– Так значит, вы занимаетесь…

– Да, – перебил он, – я канцелярская скрепка.

– Зачем же так строго. Я хорошо отношусь к таким профессиям.

– Что? – Горохин вновь поперхнулся. – Я думал, что вам покажется это скучным, и вы будете презирать меня.

Шапкина вскинула бровями.

– В смысле, не меня, а мою работу, – сказал Горохин.

– Боже упаси.

Молчание.

Шапкина медленно подносила айриш ко рту, вдыхала запах кофе и отпивала легкими глотками. Она смотрела в окно. Вдоль окон кафе блуждали люди. Одни обнажали зонты, остальные ускоряли шаг. Скучно. Соседние столики опустели, они будто остались наедине.

– Похоже, снова дождь будет, – сказала она, – или снег.

– Может нам стоит…

– Да, пожалуй, – перебила она.

Принесли счет. Горохин достал кошелек и высчитывал нужную сумму. Количество денег почти вровень совпадало с суммой счета. Оставалось только на обратную дорогу. Шапкина порылась в сумке.

– Я за себя заплачу, – сказала она.

Горохин стиснул зубы, но не возразил.

Снаружи накрапывал дождик, который замечался только по кольцам на лужах. Шли молча. Слышно шорканье туфель – это Горохин вяло передвигал ногами. Слышен цокот каблуков – это Шапкина уверенно ступала. Слышен гул проезжающих автомобилей и голос проходящих мимо людей.

Митя не знал куда идти, но все же был на полшага впереди. Шапкина старалась незаметно поправить путь, если он плутал. Горохин достал пачку, вытащил сигарету и зажал во рту. Достал стальную зажигалку и большим пальцем откинул крышку. Крышка характерно щелкнула.

– Вы курите? – сказала Шапкина.

– Да, курю, но редко, – сигарета шевелилась во рту. – Это плохо для зубов. Да и вообще.

Горохин чиркнул пальцем – появилось пламя. Он поднес зажигалку ко рту, но резко закрыл крышку, потушив огонь. Вновь достал пачку и нервно запихал сигарету обратно. До самой парадной многоэтажного дома, где жила Шапкина, они больше не перекинулись и словом.

– Вот и пришли, – сказала она, – до скорой встречи?

– Да, до встречи.

– Когда вы пойдете в клинику?

– Как только, так сразу, – сказал Горохин.

Шапкина прозвенела ключами и поднялась к парадной.

Горохин услышал хлопок, поднял глаза и уставился на закрытую железную дверь. Он вертел нечто в кармане пальто. Не зажигалку. Не пачку сигарет. Он вытащил бумажный сверток и с печалью развернул его. Внутри блеснуло серебреное кольцо. Чего он хотел? Он швырнул бы кольцо в закрытую дверь, но это слишком глупо.

Он развернулся и поплелся на остановку. Но так и не дошел.

14

Анна Шапкина захлопнула дверь в квартиру, кинула сумку на табурет и стянула пальто. Вспомнился разговор медсестер, который она услышала накануне встречи с Горохиным. Пациентов почти не было. В одну смену нет продыху от желающий вырвать зуб с кистой, залечить кариес или залепить пломбу на место выпавшей, а в другую один осмотр – и все.

Шапкина вышла из кабинета и пошла в ординаторскую, хотя обычно ждет пациентов у себя. Странно, что она туда пошла. Она легко ступала белыми шлепанцами и услышала приглушенные голоса за дверью. Не хотелось подслушивать, но от первого слова пробрало любопытство.

– Шапкина-то? Она скорее получит еще одну корку с училища.

– Ха, она совсем того?

– Сколько к ней ходили, знаешь? Стояли под окном с букетами.

Шапкина различила голос своей пожилой медсестры.

– Тише вы! Услышит еще.

– Она-то? Она у себя сидит. Клиентов ждет.

– И что, она всех того? С цветами-то?

– Как есть того.

– Может, все страшные были. Страшные и нищие.

– Да полно, всякие приходили. И на каких только машинах не приезжали. И молодые, и в возрасте. Да все пошли одной дорогой. Никто не угодил.

Шапкина потянулась к дверной ручке. Хотелось перервать эту околесицу. Но она осталась на месте.

– Какой дорогой?

– На четыре стороны которая.

– Ой, да пускай делает, что хочет. Дура есть дура.

Шапкина не выдержала и вломилась внутрь. Она оглядела испуганные лица.

– Ольга Григорьевна! – сказала она, – у вас инструмент не готов, будьте любезны.

– Иду-иду, – сказала медсетсра.

Глазами полными злобы Шапкина осмотрела остальных, фыркнула и вышла вслед за медсестрой.

Вспоминая это, Шапкина морщила лоб и кривила губы. В животе неприятно крутило. Она прошла в гостиную, взяла с полки набитую папку на завязках и повалилась на диван. Шапкина потянула за веревочку – папка раскрылась. Внутри стопками лежали медкарты больных. Она взяла первую, задумчиво пробежала глазами и остановилась на строчке: «Правая верхняя пятерка – удаление». Шапкина отшвырнула карту и взяла другую. Прочитала имя больного и улыбнулась. Но только дошла до строчки: «Левая верхняя семерка – удаление» – отшвырнула и эту. Так она раскидала все карты, пока не дошла до него, Горохина. Шапкина напряженно всмотрелась в строчку: «Левая нижняя шестерка – знак вопроса».

15

Горохин двигался к остановке. Он вытаскивал зажигалку, открывал крышку, чиркал – пламя вспыхивало, и закрывал – пламя гасло. Горохин остановился и опустил голову. Влажный асфальт и до блеска натертые туфли. Поднял голову – небо прояснилось. Шаркнув каблуком, он развернулся и стремительно зашагал на угол Ремизова. Туда, где обилие баров и кафе. «Вечер только начался», – подумал он.