После того как Анна закончила, он мягко попросил:

– Аня, присядь рядом. Я хочу с тобой поговорить.

– Мне некогда сидеть, – сказала она. – У меня дела.

– Я не отниму много времени.

Анна секунду помедлила, но все-таки села. И Максим заговорил – негромко, чуть взволнованно:

– Пойми, в моей жизни до сих пор не было никакого смысла. Вообще никакого, понимаешь? Каждый вечер перед сном я надирался допьяна, чтобы только не думать об этом. Но от мрачных мыслей не убежишь. От депрессии не убежишь. Мне было плохо.

Анна проговорила с едва заметной иронией:

– Депрессия – это действительно плохо. Но она лечится с помощью специальных препаратов.

– Зря ты так, – сказал Максим. – Ты не понимаешь, как плохо мне было.

– Куда уж мне, – усмехнулась она. – У меня-то в жизни было столько счастья, что я устала в нем купаться.

Максим виновато улыбнулся:

– Я понимаю твою горечь. Здесь, в этом провинциальном городке…

– В поселке, – машинально поправила Анна.

– …живут темные и жестокие люди. Старомодные привычки, дурацкие традиции… От всего этого, наверное, можно свихнуться. И то, что ты родила сына без мужа…

– Ну, хватит, – оборвала его Анна.

Она поднялась с дивана.

– Аня, я все еще тебя люблю, – сказал Максим. – Теперь я это четко понимаю.

Она молча направилась к двери.

– Моя жизнь ничего не стоит без тебя! – крикнул он ей вслед.

Анна, не оборачиваясь, вышла.

16

В ту ночь Киму приснился странный сон. Он шел по лесу, и лес был по-весеннему хорош и свеж. Под босыми ногами мягким шелком стелилась трава, такая зеленая, какой она бывает только в мае. Виктор некоторое время шел по траве, а потом заметил торную тропу и свернул на нее. Тропинка вела в чащобу, но чащоба эта была совсем не страшной. Обдуваемые теплым весенним ветром деревья весело шелестели листвой.

Виктор направился к деревьям. И шел довольно долго и с наслаждением, пока не заметил, что лес стал меняться. На смену свежим лиственным деревьям пришли сосны, кривые, темные, с желтой высохшей хвоей. Под ногами посерело и зачавкало, от свежей зелени не осталось и следа. А продолжавший дуть ветер сделался холодным, северным и пробирал Кима до костей.

Между деревьями Виктор уловил какое-то движение. Ему показалось, что он увидел сгорбленное темное существо, тащившее увесистый короб.

Ким ускорил шаг, быстро нагнал существо и остановился. Перед ним была старуха, старая-престарая, даже древняя, с темным от долгих лет и грязи лицом. Она что-то подбирала с земли и клала в старенький, почерневший от времени берестяной короб. Втянув ноздрями воздух, Ким почувствовал запах мха, плесени и волглой земли.

Старуха что-то тихо напевала себе под нос, и, прислушавшись, Ким сумел различить слова:

– Собираю, собираю, все в лукошко убираю… Вот поганки, стыд и срам… Даже их я не отдам…

– Кому не отдадите? – спросил Ким.

Старуха замерла, медленно повернула голову и взглянула на него слезящимися, глубоко запавшими глазами.

– Чудовищу, – сказала она.

– Чудовищу? – переспросил Ким.

Старуха усмехнулась узкими морщинистыми губами.

– Как поживает твоя мать, Ким?

– Моя мать? А откуда вы ее…

И вдруг Кореец узнал старуху. Это была бабушка Маула, которая десять лет назад ушла в лес и не вернулась обратно. Только выглядела она совсем ветхой, будто постарела не на десять, а сразу на тридцать или сорок лет. Виктор окинул взглядом темный мрачный лес.

– Что это за место? – спросил он.

Старая Маула прищурила маленькие слезящиеся глазки, похожие на запутавшихся в паутине морщин черных мух, и хрипло ответила:

– Ты знаешь.

Киму стало не по себе от ее взгляда и голоса. Он слегка попятился и тут услышал отдаленный многоголосый птичий клекот. Ким поднял голову и взглянул на небо. В вышине летела большая стая птиц, похожая на черную сеть или огромный отпечаток пальца.

Виктор уже почти отвел от птичьей стаи взгляд, но вдруг задержался, и брови его поднялись от изумления: птицы летели задом наперед.

По спине Виктора пробежала ледяная волна мурашек. Он посмотрел на старуху. Она по-прежнему сидела на корточках, уставившись на него с каким-то странным, неприятным интересом. Едва их взгляды встретились, Маула, не вставая с корточек, стала быстро – неестественно быстро – пятиться назад, мелко перебирая ступнями, обутыми в растоптанные туфли. Словно какая-то непреодолимая сила затягивала ее в чащобу. Старуха открыла черный рот и забормотала:

– Спаси ее! Спаси ее! Спаси ее!

И бормотала так, пока не исчезла в кустах. Колючие ветки кустарника сомкнулись за ней, как шторы. Вокруг стало стремительно темнеть, и меньше чем через пять секунд все погрузилось в непроницаемую мглу.

Ким проснулся от слепящего белого света, льющегося из окна. Часы показывали восемь утра. Все еще находясь под впечатлением от страшного сна, Виктор сел на кровати и опустил босые ноги на пол. Посмотрел на свои ступни и обмер: пальцы ног были испачканы свежей незасохшей грязью.

17

Утро выдалось мрачным и туманным. В воздухе пахло чем-то неприятным, тухлым, словно ядовитые испарения лесных болот добрались и до поселка. Солидный рослый толстяк выбрался из джипа и подошел к Егору.

– Павел Иванович Кривцов, – представился он.

– Егор Игнатьич Соболев.

Они пожали друг другу руки. Приезжий был одет в теплую прорезиненную куртку и такие же теплые штаны. На ногах у него были сапоги, а на голове – спортивная шапочка. На вид Кривцову было лет сорок пять. Из-за большого шрама, пересекающего его подбородок и левую щеку, лицо казалось слегка перекошенным. Жесткие светлые глаза глядели иронично и спокойно.

– Я, наверное, слишком поздно приехал? Говорят, на охоту нужно выходить в четыре утра?

– Ничего, – успокоил клиента Егор. – Выдвинемся сейчас. Зверя можно бить в любое время. Главное – найти его.

– А вы найдете?

– Для вас постараюсь.

Кривцов засмеялся.

– Ладно. Тогда пойду подготовлюсь. Вещи мои кто-нибудь возьмет?

– Да, я велю своему человеку. Идите в коттедж. Занимайте любую комнату, какая вам глянется.

– Спасибо.

Кривцов зашагал к коттеджу. К Егору подошел Фрол.

– Знаешь, кто это? – тихо спросил у него Егор.

– Богатый хрен из области, – ответил Фрол. – Кажется, банкир или что-то вроде того.

– Его кличка Кривой. Он правая рука Лисицына.