Однако, как в романе, на пути влюбленных были и препятствия, которые нужно было преодолеть. Одно из них – некий клеветник, оговоривший Элизабет в глазах Филиппа: он утверждал, что у нее уже были любовники. Оказалось, что он хотел женить Филиппа на собственной дочери. Элизабет держалась стойко, защищаясь, как честная девушка, которой данное родителями воспитание предписывало хранить целомудрие до свадьбы и быть добродетельной женой.

Конечно, Филипп узнал правду, и день свадьбы был назначен, но возникло еще одно препятствие. Филиппу пришлось уехать, поскольку на него была возложена особая миссия Комитета общественного спасения. Пока влюбленные были в разлуке, Элизабет засыпала Робеспьера просьбами вернуть Филиппа домой. Она охотно признается: «Я так страдала от разлуки с любимым, что больше не хотела быть патриоткой. Я была безутешна… Мое здоровье пошатнулось». Вероятно, здесь мы имеем дело в буквальном смысле слова с любовной болезнью.

Наконец, свадьба с Филиппом состоялась, и Элизабет забеременела. Их супружеская близость продолжалась всего год: Леба погиб в результате «Катастрофы 9 термидора» согласно революционному календарю, этот день пришелся на 27 июля 1793 года, когда Робеспьер и его ближайшие соратники лишились власти.

Читая автобиографию Элизабет, мы становимся свидетелями того, как из-за перипетий революционного переворота рушится ее семейная жизнь. Поскольку ее муж был арестован по приказу правительства, их квартира была опечатана, и все личные бумаги вынесены. Леба ждал решения своей участи в ратуше. Элизабет записала его последние, вдохновленные патриотизмом слова, предназначенные для сына: «Вскорми его своим молоком… воспитай в нем любовь к своей стране, скажи ему, что его отец умер за нее, прощай, моя Элизабет, прощай… Живи ради нашего дорогого сына, вдохни в него благородные чувства, которых ты достойна».

Она пишет, что больше никогда не видела Леба. Она умалчивает о том, что он застрелился на следующий день после ареста в той же комнате, где был тяжело ранен Максимилиан Робеспьер, а его брат Огюстен выбросился из окна. Вместо этого она описывает свои страдания в доме родителей, куда она вынуждена была вернуться.

«Я вернулась домой в смятении, словно обезумевшая. Вообразите, что я чувствовала, когда мое дорогое дитя тянуло ко мне свои ручонки. …С девятого по одиннадцатое [термидора] я лежала на полу. У меня больше не было сил, я потеряла сознание».

А в это время толпа тащила Робеспьера и его оставшихся в живых соратников мимо ее дома к гильотине. Вскоре после этого члены Комитета общественного спасения пришли за Элизабет и ее ребенком. Ее обвинили в пособничестве мужу, арестовали и вместе с сыном заключили в тюрьму Таларю. «Я была матерью всего пять недель, я кормила сына, мне еще не исполнилось и двадцати одного года, и я была лишена почти всего».

Суровые испытания, выпавшие на долю Элизабет в тюрьме, вызвали в ее душе бурю ярости. Когда правительственные агенты предложили ей выйти замуж за одного из депутатов, чтобы «избавиться от постыдного имени», она выкрикнула: «Скажите этим чудовищам, что вдова Леба никогда не откажется от священного имени своего супруга, разве что на эшафоте». Такой вызов перед лицом грозившего ей длительного тюремного заключения был рожден ее непреходящей любовью к умершему мужу и упорной верой в справедливость его дела. Оставаясь верной имени мужа, она, если верить ее подсчетам, вышла из тюрьмы через девять месяцев. Вплоть до своей смерти в 1859 году она открыто заявляла о своих республиканских убеждениях и продолжала лелеять воспоминания о Леба.

Революция вскормила, а потом разрушила ее великую любовь, в старости она цеплялась за память о ней, как за спасательный круг. До конца жизни, а она была вдовой целых шестьдесят пять лет, она ностальгически возвращалась в прошлое, в те райские времена с конца 1792-го до весны 1794 года, когда она была так счастлива и которые закончились для нее столь печально.

Если короткие мемуары Элизабет Дюпле фактически неизвестны, мемуары мадам Ролан признаны лучшей хроникой, написанной очевидцем революции. Она тоже была политической заключенной, поскольку ее супруг был вовлечен в революционную политическую жизнь. В течение пятимесячного заключения, предшествовавшего ее казни, она не только описала историю революционных событий, но и оставила личные воспоминания. Они касаются ее любви: и продолжительной любви в браке, и внебрачной любви.

До замужества мадемуазель Мари-Жанн Манон Флипон была «синим чулком», она была весьма недовольна тем, что родилась женщиной. В 1776 году она писала подруге: «Я действительно мучаюсь от того, что я женщина: мне нужно было бы родиться с другой душой и другим полом… тогда моим домом стал бы литературный мир» [56] . Позднее благодаря своему увлечению Руссо, прельстившись культом семейной жизни, она повторила судьбу Юлии во второй части «Новой Элоизы», выйдя замуж за человека, который был на двадцать лет старше нее, она посвятила себя супружеской жизни и материнству. Это был брак, основанный на взаимном уважении, общих взглядах и целях. Здесь и речи не было ни о какой страсти, описанной в романах XVIII века. Супруг Манон, Жан-Мари Ролан де ла Платьер, был выдающимся адвокатом, а с 1791 по 1793 год – министром внутренних дел. Занимая этот пост, он всецело полагался на свою начитанную жену, на ее незаменимую помощь в написании разнообразных писем и циркуляров. В глазах света они были примерной парой.

Но у Манон была своя тайна: она была влюблена в другого мужчину, Франсуа Бюзо, депутата крайне левого крыла в парламенте. Когда кто-нибудь из них уезжал из Парижа, они обменивались письмами, и Манон в своих мемуарах признается, что их любовь была «глубокой, неизменной и крепкой». В другом месте, не упоминая имени Бюзо, она пишет: «Я люблю своего мужа так, как благодарная дочь обожает добродетельного отца, ради которого она могла бы пожертвовать даже возлюбленным, но я нашла человека, который мог бы стать этим возлюбленным…». Манон пишет о том, что она призналась мужу в своей любви к другому. Кто-то удивится: не вдохновила ли ее исповедь «Принцессы Клевской»? А может, то, что Вольмар из «Новой Элоизы» согласился закрыть глаза на прежнюю страсть Юлии к Сен-Пре? Эти литературные «мужья» были образцами понимания своих любимых, но у нее был совсем другой муж. Он «не мог вынести мысли о том, чтобы что-то в его вотчине хотя бы слегка изменилось, его разум затмевало воображение, его ревность раздражала меня, и счастье покинуло нас».

Хотя мадам Ролан никогда не возлагала на Бюзо вину за перемену в ее семейных отношениях, она всегда описывала его более как любовника, чем как государственного деятеля. Он был «чутким, пылким, меланхоличным и ленивым… Любящий созерцать природу, … он словно создан был для того, чтобы вкушать счастье семейной жизни и дарить его. Он забыл бы обо всем на свете среди сокровенных радостей добродетельной жизни с душой, способной оценить его собственную душу». Этой душой, способной оценить душу Бюзо, конечно, могла быть только сама мадам Ролан. Ее как будто не смущало существование мадам Бюзо, которую она, между прочим, с легкостью освобождала от ее обязанностей, поскольку считала ее недостойной своего супруга.

Тайная история внебрачной любви мадам Ролан стала причиной ее конфликта с мужем. Они так и не смогли помириться, поскольку он бежал из Парижа, а Манон заключили под стражу. Она думала, что мемуары, которые увековечат славу ее мужа, в какой-то мере смоют пятно с ее брака. Как ученица Руссо, мадам Ролан не отрицала зова сердца, она верила, что они с Бюзо, как Юлия и Сен-Пре, будут вместе и на том свете. Прощаясь с жизнью, она взывает к Бюзо: «И ты, кого я не осмеливаюсь назвать по имени! …кто не преступил черты добродетели… опечалишься, увидев, что я раньше тебя ухожу туда, где мы будем свободны и будем любить друг друга, не преступая закона».