Он ошибся. Это не были слова любви, или сантименты, или прочая ерунда, которую матери шепчут детям при рождении.

Эти слова были предупреждением. Предсказанием.

Он провел пальцем по чернилам. На бумаге был единственный глиф: глиф жизни, разрубленный напополам диагональной линией, разрушающий «жизнь».

Это могло быть истолковано по-разному – окончание жизни, изменение жизни, сокращение жизни или ее обрыв на середине. И это могло быть предупреждением для ребенка Око, прочтение звезд, выстроившихся при его рождении, предупреждение о его возможной судьбе.

Но Око так не думал.

Для него этот глиф мог значить только одно.

Его мать убили.

Море Полумесяца

325 год Солнца

(19 дней до Конвергенции)

Утро Ксиалы началось достаточно хорошо – для того чтобы начертить на карте курс на день, она проснулась рано, и солнце за ее спиной показывало восток.

Каждый капитан судна по-своему рисует карту путешествия – большинство используют способы, которым они научились во время ученичества у других капитанов из Кьюколы или прибрежных городов моря Полумесяца. Но Ксиала использовала метод, которому ее научили мать и тетка, она читала море как тик, с помощью способа древнего и правдивого, как сам океан. Частично он опирался на инстинкт, частично на воспоминания и полностью на наблюдения – ведь важно не только смотреть, но и знать, на что смотреть. Она была уверена, что на открытой воде она может найти дорогу куда угодно в стране на дюжину квадратных миль вокруг.

Рассвет, когда солнце касается горизонта, самое важное время для навигации. Когда солнце находится низко, его лучи тянутся вдоль воды длинными и узкими полосами, запросто прокладывая путь на запад. Когда запад и восток четко определены, легко понять, что север справа и юг слева.

По мере того как солнце поднималось в небо, свет его становился все более рассеянным, так что определить направление только по нему было уже сложно, так что Ксиала заодно изучала волны. Их очертания, структуру ряби и направление, по которому они бежали к берегу. А еще она заметила, откуда пришел ветер, и отметила это направление. Она смотрела на морских птиц, покидающих берега, чтобы ловить рыбу в кольцах глубоких атоллов, – позже она отметит их путь домой и будет знать, в какой стороне земля.

Все это она делала, сохраняя в памяти детали, понимая, что отслеживание этих меток в течение дня в дальнейшем сохранит им жизнь, а если она потеряет эти метки – это будет означать смерть. Удовлетворившись проложенным путем на северо-северо-запад к Товаше и тем, что, когда земля скроется из виду, она сможет узнать, где северо-запад, она позвала первую смену для гребли.

Келло повторил ее команду с носа, и мужчины громко повторили ее. Корабль поплыл вперед, прыгая по волнам и направляясь в открытое море.

На удивление, все люди были в хорошем настроении. Авантюра, устроенная Ксиалой во время пира, и хороший сон на коралловом рифе полностью окупились. Утром моряки, улыбаясь и радостно приветствуя капитана, затащили на корабль кухонные принадлежности Пату и свеженаполненные горшки с пресной водой. Все они предвкушали новый день, казавшийся полным приключений, и потому у всех было бодрое настроение – настолько заразительное, что даже Ксиала почувствовала оптимизм.

Она ожидала, что кто-нибудь упомянет странное появление Серапио прошлой ночью, но все промолчали. Возможно, чтобы сохранить мир, они хотели проигнорировать это или притвориться, что этого никогда не было.

Когда Ксиала впервые повернулась лицом к Серапио, она готова была поклясться, что над ним парила огромная черная птица, чья голова закрывала луну и крылья раскинулись столь же широко, как и корабль за его спиной. От этого видения мороз продрал ее до костей, а в голове бился первобытный страх, заставивший ее забыть о своей Песне. Если бы птица хотела склониться и разорвать ее на части массивным черным клювом, она бы так и стояла на месте с открытым ртом и не сопротивлялась.

А если и птица не могла запугать, для этого был человек. Черная мантия, похожая на саван, повязка на глазах и зубы, окрашенные красным. Он казался ночным кошмаром, пришедшим из жуткой детской истории.

Но затем обреги заговорил, и вместе с его неестественным кьюколанским и неуклюжим приветствием испарился и страх. Казалось, спала какая-то пелена, и она внезапно увидела, что он был молод, странно энергичен, да и вдобавок просто человек. Она собиралась позвать его к команде, когда Келло сделал знак против зла, и Ксиала поняла, что пелена спала, вероятно, не у всех. Она как можно быстрее поспешила отвести обреги на корабль, посидела с ним за коротким, но на удивление приятным ужином, и в конце, установив между ними понимание, отправила его в кровать. Предложение одеться как обычный человек и присоединиться к команде было импульсивным. Внутри нее жила надежда, что без кошмарных отвлекающих атрибутов команда увидит то же, что и она – человека несомненно странного, но всего лишь человека.

Она ошиблась.

Серапио появился, едва солнце полностью вышло из-за горизонта, и выглядело это так, словно солнце, увидев его, заколебалось. Облаков не было, но на корабль легли тени, а ветер, который несколько мгновений назад был едва заметен, резко усилился. Зашуршав тростниковым навесом, он столь неистово ударил по корпусу корабля, что Ксиале пришлось раздвинуть ноги, чтобы устоять.

Остальным не так повезло. Полок скользнул по скамье, размахивая руками, а Бейт, который сидел, наклонясь в сторону моря, между Полоком и бортом каноэ, сильно ударился об ограждение, едва не выпав за борт.

Затем мир словно икнул, и солнце снова вернулось на свой курс, и все словно стало таким же, как раньше – свет, без теней, без ветра, – за исключением того, что вода продолжала бить по деревянным панелям правого борта – как доказательство, что ей не показалось.

Серапио поступил, как она советовала. На нем была простая рабочая юбка – длиной до бедер, обернутая вокруг талии, удерживаемая на веревочном поясе. Волосы, скрытые прошлой ночью капюшоном, были черны, как беззвездная ночь, и падали на плечи, развеваясь от ветра. На глазах, как она и предлагала, по-прежнему была повязка, но до этого ей не пришло в голову спросить, как выглядит его остальное тело.

Покрыт шрамами, сказал Балам, а она легко забыла это. Возможно, очарованная его странными манерами.

Но он был покрыт шрамами.

Кто-то не особо умелый приставил нож к его торсу и начал вырезать. На обнаженной груди Серапио была изображена птица, которую она видела прошлой ночью, точнее, скелет этой птицы с зияющими глазницами и острым клювом, указывающим на живот. Вороний череп начинался у яремной впадины и покрывал всю грудь. Недавно его обвели красной краской, отчего он выделялся еще сильнее. На спине же были изображены также обведенные красным расправленные крылья с тщательно нарисованными перьями. Были и другие шрамы – на руках и ногах, и каждый из них символизировал движение, полет.