Люся уже привыкла, что клиентов Ольгиных можно не замечать, разговаривать при них на любые темы, они все равно никогда в разговор не включались, а Вадик включился. Что-то там такое пошутил, довольно удачно, они похихикали. Поели наспех, времени уж было много, Люся побежала к себе. Оказалось, он ее ждет у дверей, подвез (с ума сойти, на иномарке!) три метра до библиотеки. Телефон спросил, она сказала, и самое главное – он вечером позвонил! Люся приободрилась, купила плащ. На маму стала смотреть немного свысока, специально не подходила к телефону. «Да, можно Людмилу». А потом – «Люся, это кто?» А она небрежно: «Да так, немного не в моем вкусе…»

Ольга была в восторге, давно уже у них не было такой встряски! Все выяснила досконально, чего для подруги не сделаешь. «Женат, у него двое детей, с женой живут плохо, это уж ты поверь моему опыту. Я это за версту чую. Работает – мечта! В банке. Денег уйма, ты, Люська, вцепись и не вздумай отпускать, а то я отобью!» Люся вцепляться не умела, некому было учить, в голове упорно вертелось пошлое выражение «жена не стена». Они стали встречаться, ездили по городу на его машине, ходили в зоопарк, в планетарий. Там поцеловались. Он подарил Люсе дорогие духи, Оля сказала «ОЧЕНЬ дорогие», потом появилась гостиница «Ладья».

Первый раз Люся очень волновалась, накануне вечером он во время страстного поцелуя в машине взял ее за обе коленки руками больно и стал говорить, что они оба не дети и надо просто снять номер, сейчас это стало можно, для «деловых переговоров». Но Люся-то как раз была «дети», она совершенно не знала, как себя вести. Тогда давно, с Сережей, вся инициатива исходила от него. Он пыхтел и всхрапывал, а она ждала, когда на нее снизойдет неземное блаженство, как обещала Оля. Сейчас Люся уже была девушкой с прошлым, поэтому нужно было как-то продемонстрировать свой богатый опыт. Ночью были красным лаком накрашены ногти на ногах и сшита сорочка на бретелях из бежевой подкладочной ткани.

Тамара Викторовна от стука машинки никак не могла заснуть, а когда дочь наконец легла, встала, вскипятила чаю и у себя в комнате отгладила Люсино творение по швам и вытачки. Получилось, в общем, ничего себе, только слегка перекосила подол. К утру Тамара Викторовна, прикинув так и сяк Люсину ситуацию, пришла к выводу, что шансы на замужество невелики и максимум можно ожидать, что Люся «залетит», если отношения продлятся долго. Слово неожиданно привязалось – «залетит, залетит», грубое и для Тамары Викторовны не характерное. «Она у меня уже старая, может, решит чего-нибудь…» Опять впереди смутно забрезжил призрак маленького мальчика в байковой рубашке…

Она даже позвонила Наташе посоветоваться. У Наташи за последние три года умерли мать и свекор, муж защитил докторскую, а дети вроде бы съехали, но в трубке из Москвы доносился привычный ребячий крик, лай и что-то падало. «Томка! На кой тебе этот бесхозный младенец? Разве твоя способна кого-нибудь развести? Поиграет и отстанет! – Помолчали. – Ты хоть спроси у нее, может, она предохраняется, а ты будешь ждать чего-то там! Ты хоть сама знаешь, от чего дети бывают, старая перечница?»

В общем, Тамара Викторовна собралась с духом и поговорила с Люсей. Та, естественно, долго фыркала и говорила «ну мам» с очень большим количеством восклицательных знаков, но потом сказала, что вообще ничего не собирается, и вообще… Потом она взяла и заболела в апреле простудой, а с больничного отправилась не куда-нибудь, а в женскую консультацию, а потом загадочно молчала. И вот теперь декабрь, и уже есть этот мальчик. Не успели оглянуться. Может быть, теперь, наконец, Люся выбрала себе правильную «дорогу судьбы»? Это всегда Наташка так говорит. «Я тогда экзамен не сдала в мед, поехала на вокзал билет обратный покупать. Голодная была, да еще наплакалась. Решила сначала в кафе зайти, умыться и кофе выпить. Я у судьбы на перепутье стояла: кафе или вокзал. Поехала бы сразу за билетом – здесь бы сейчас жила и работала. За другого замуж бы вышла или не вышла бы. Мальчишек своих не родила бы. А кафе на правильной дороге стояло, на моей. Туда Мишка пришел с друзьями. Мы как познакомились, я сразу поняла, что он мой будет и что не поеду я больше никуда». Если б заранее знать!

Сама Тамара Викторовна прекрасно помнила, как она рожала Люсю. В этом же роддоме, в марте. Утром сидела у соседки за чаем, и вдруг заболел живот, а потом воды отошли. Еле доехала. Виталик был в командировке, вернулся только через день, Рита его подстерегла с новостями. Он примчался в роддом, принес цветы и записку со стихами, что-то типа «Тома скоро будет дома». Вызвал Тамару к окошку. Она волновалась сильнее, чем перед свадьбой, заплела зачем-то две тонюсеньких косички с бинтиками, завязала халат потуже. Хотелось быть красивой, новой. Она стеснялась своего непривычного тела – без живота, но пополневшего, большой груди, всяких физиологических подробностей, которые дома обязательно обнародуются. Рубашка внизу промокла неприятной жидкой кровью, ломило спину и хотелось плакать. Что за интерес на нее смотреть сейчас в окно?

Вдруг подумалось, что надо было бы мальчика, мужчины обычно хотят сыновей. Свекровь ее не любит. Виталик ей совершенно чужой человек, она одна, все равно одна. В палате, кроме нее, никого не было, она пошла в коридор к окну совсем расстроенная, вспомнилась еще его эта игривая рифма в записке. Окно было в углу коридора, рванула раму так, что стало больно плечу, слезы застилали глаза, она видела только его силуэт прямо внизу. «Ты вот сына хотел, а у меня дочка!» – крикнула, и получилось неожиданно громко, нянечка у палаты обернулась и пробурчала чего-то. «Томка, ты что, дурочка, какого сына? Ты как сама чувствуешь? А все говорила «отвези, отвези», а сама уехала без меня». Он говорил тихо, но слезы высохли, и она его услышала и увидела почти рядом – на макушке намечается плешь, куртка старая, очки, усы дурацкие. Она представила, как они пахнут табаком…

Ей было двадцать пять лет, она была замужем полтора года и впервые по-настоящему полюбила своего мужа там, в роддоме у окна, после рождения Люсеньки, которая еще не была Люсенькой. Полюбила за эти усы и костлявые руки, за редеющие на макушке волосы, за тихий голос, за то, что он с радостью стал для всей ее семьей. За то, что он был рад девочке, за «уехала без меня»… Это были самые пронзительные минуты ее жизни, минуты настоящего счастья, от которых и сейчас перехватывает дыхание.

Что отпечатала память из четырех лет ее скоропостижного брака? Вот это окно роддома, Виталик внизу, и она в халате с двумя косичками, а между ними пространство одного высокого этажа, заполненного вместо воздуха чистейшей, сжимающей горло радостью. Это она запомнила навсегда. И пляж. Да, через два года был пляж – и все. Больше ничего не было, ни любви, ни счастья, только Люсенька.

И вот теперь опять появился в ее жизни этот роддом – и малыш, внук, мальчик, которого она не смогла родить сама. «Захотим – родим сына, а не захотим – будем жить только с дочкой», – рассуждал Виталий. Не успели. Где-то там Люсенька, кто стоит под ее окнами и стоит ли вообще? Что она чувствует? По запискам не поймешь. Была ли у нее такая радость, от которой трудно дышать? А сейчас? Как спросить тридцатилетнюю дочь, счастлива ли она? Как говорит Наташка: «Так и спросить».

За несколько дней в роддоме Люся немного привыкла и освоилась, познакомилась немножко со всеми в палате, научилась безошибочно издалека отличать свой кокон от других. И плакал он совершенно по-своему, это точно. Назывался маленький мальчик окончательно Игоречком, не казался уже таким страшненьким.