Последним живым существом, о котором заботилась Тамара, был кот. Она его взяла у соседки и воспитывала месяцев до девяти. Он ел кильку с манной кашей и быстро рос, а потом решил, что вырос, и ушел жить в соседний двор. Там у него появились знакомые кошки и кормежка от продуктового магазина. Дома он так орал и драл дверь когтями, что нельзя было не выпустить. «Кастрировать его, и все пройдет, это он к кошке просится – вот и орет», – посоветовала Рита. Но для Тамары это было слишком, и кот ушел.

А до этого она ухаживала за мамой. Мама кулебяки тоже не хотела, она сначала хотела просто жить, пусть даже и на одной каше, а потом хотела скорей помереть, чтобы не болел живот. Зое Андреевне, свекрови, это было неинтересно. «Тамара, а кто по профессии ваши родители? Ах, они умерли! Ну, а все-таки?» После замужества начались трудовые будни. «Виталик, Тамара могла бы одеться и понаряднее, она приходит к нам в гости, а не ведро выносить! Что это за свитер?» Тамара сидела слишком близко к двери и услышала. А потом: «Твоя принцесса могла бы и помочь немного, не в гости пришла. Мы теперь ее семья, нечего сидеть как на именинах…» В результате Тамара по выходным мыла у свекрови посуду в выходной блузке и юбке.

Рита на все случаи жизни инструкции дала предельно четкие: со свекровью не ссориться. «Мужик всегда будет мать защищать, тем более пожилого человека не переделаешь, а твоя, с первого взгляда видно, вообще дрессировке не поддается!» Рита с первой свекровью ссорилась и качала права. «Не могла смириться, в восемнадцать лет организм был молодой и неопытный». Развелись они быстро и, слава богу, без детей. Второй «маме» Рита родила троих внуков, вела себя поспокойнее, прожили они вместе двенадцать лет, на суде при разводе выступали единым фронтом против пьющего мужа и сына, в результате чего Рита осталась в прежней квартире Тамариной соседкой. Третья свекровь досталась Наде уже парализованной и безъязыкой, хотя речь потом частично восстановилась. Тамара считала, что заговорила профессорская вдова как раз в тот момент, когда увидела свою последнюю и окончательную невестку сорока семи лет от роду с волосами цвета крепкой марганцовки, пятидесятым размером джинсов и цыганскими серьгами, а за ее спиной – трех дюжих благоприобретенных внучков! Но более ласковой дочки, заботливой сиделки и терпеливой няньки старушке на ее последние годы жизни было не найти. Она умерла спокойной за сына, в кругу своей новой большой семьи и была этой семьей искренне оплакана.

Но все это было уже потом, много позже Тамариных страданий. И еще эта сестра Лена! В ее невыразимых пончо и сногсшибательных туфлях! При первом знакомстве Тамара решила, что она по крайней мере актриса или журналистка, а оказалось – инженер в ЖЭКе!

И муж-подкаблучник с женским именем Света, Святослав, сидел все время в комнате. Теща заставляла писать диссертацию – он работал в каком-то НИИ. Сын у них был всего на пять лет старше Люсеньки, но они практически никогда не общались. Это все был Тамарин воскресный кошмар.

Зоя Андреевна работала в РОНО, она тридцать лет отдала образованию и, видимо, поэтому ненавидела всех на свете школьников, а также их родителей. За семейным обедом эта ненависть, накопленная за неделю, вываливалась на домочадцев. Внук Витя стационарно стоял в углу, Лена не возражала.

«Томочка, я думаю, логичней было бы называть меня мамой, тем более что ты у нас сирота!» Для Тамары это как раз противоречило всякой логике, она проявила невероятную твердость и оставила свекровь с именем-отчеством, а после рождения Люсеньки переименовала в бабу Зою. Свекра Тамаре не досталось, он умер сразу после войны, хотя ни разу не был ранен, «от сердца». Оно не выдержало, видимо, педагогического натиска жены. Зоя Андреевна, такая железная и волевая, поднимала детей, воспитывала, боролась и выживала и всегда хотела как лучше. Тамара же удивлялась – разве можно про кого-то сказать, что он хотел как хуже?

После похорон и поминок свекровь забрала все Виталикины вещи, кроме разного старья из одежды. Наручные часы только Тамара спрятала для Люси, а остальное – нате, берите. Почему? Ей было тогда все равно. Она не выясняла. Вообще первые годы после смерти мужа Тамара с Зоей Андреевной почти не общалась. До того момента, пока у бабы Зои не пошли инсульт за инсультом и не потребовался правильный уход, на который Лена была не способна. Люсю тоже приглашали редко, там были какие-то проблемы с Витей, то ли он не хотел учиться, то ли что-то натворил в школе, не до нее. Тамара не настаивала. Один раз только сплавила Люсю, когда легла в больницу обследовать уплотнение, но, слава богу, оказалась фиброма. Через три дня вернулась и забрала. И думала тогда – а если б что? Тогда уж лучше Рите, у нее там весело с тремя пацанами. И сколько она боялась, сколько сдерживалась, сколько недоговаривала!

А если бы она могла знать? Знать, кого она боится на самом деле! Полубезумную старуху на костылях и в памперсах, которые дорого покупать и поэтому меняют, когда уже совсем? А Лена? Звонила недавно, что удачно вставила зубы, ходит в тапочках, вся в тромбофлебите. Света ее торговал на рынке джинсами после сокращения, а Витя, надежда бабушки, бросил давно институт и женился на восемь лет старше и с ребенком.

Она бы тогда сказала – отдайте мне! Отдайте мне все! И его теплую куртку, которую доставала Рита у спекулянтов, чтобы он не мерз в командировках. И книги, которые он обертывал бумагой, как в школе. И любимый портфель с пряжками, и… И хоронить она хотела из своей квартиры. Чтобы муж ее, горячо любимый, лежал последние дни на том столе, за которым эти счастливейшие четыре года ел ее нехитрую стряпню, читал газету «Советский спорт» и качал Люсю на ноге! Он был ее, только ее. Это был его дом. Его жена и дочь. Но тогда Тамара с его родней не справилась. Даже Рита не смогла помочь. «Брось, это такие зверюги! Отступись. И потом, у них тоже горе…» И у нее было горе. Горе горькое, горюшко.

А было так. Они в кои-то веки оставили маленькую Люсю бабушке и поехали на пески купаться. Был конец июня и очень жарко. Взяли половичок, бутерброды и две бутылки лимонада, Тамара одолжила у Риты розовую панаму с большими полями от солнца. Они доехали на автобусе, потом долго шли проселком, потом через луга наугад без дороги. Жара была дикая, сдуру забыли открывалку и не могли открыть бутылку. «Встретим кого-нибудь, там небось полно народу купается, вон какое лето!» Пить хотелось очень, а еще больше скорее дойти и залезть в реку. Наконец начались ивовые заросли и появился песок, уже было близко. Тамара отстала, у нее в туфлю попала соломинка и никак не вытряхалась. Вот она, вода! Пляж был совершенно пустой, видимо, они сильно забрали влево, ну и ладно, так даже лучше. «Томка! Догоняй!»

Он побежал, как мальчишка, высоко подбрасывая ноги в закатанных брюках, и упал у самой кромки набок. «Виталик!» Она пошла быстрее, но еще издалека поняла, что он неживой. Почему? Она крикнула еще раз: «Виталик!» И сразу почувствовала, как устала, как душно, трудно дышать. Где-то далеко жужжала моторная лодка, потом наступила тишина. Уже была такая тишина когда-то: «Вы Михеева Тамара Викторовна? Ваша мать скончалась сегодня в три часа утра. Алло, девушка, это из больницы беспокоят…» И стало так же тихо в квартире.

Он лежал на правом боку, желтая пятка вывернулась из сандалии, мелкая речная волна заплескивалась в открытый глаз. Надо было его потрогать, поднять, но она не могла и стала кричать, просто без слов. Она плохо помнила, что потом происходило. Сейчас всплывают какие-то мелочи, детали, а главного не осталось в памяти – как она вообще смогла это пережить? Сбежалось множество загорелых людей, целая толпа, видимо, там рядом был палаточный лагерь. Помнит, что первым появился из кустов молодой рослый парень со спиннингом, ей потом долго снились его синие шорты с крупной железной пуговицей на поясе. Виталика понесли какие-то мужики, увели ее от воды, посадили на горячий песок прямо на солнцепеке. Ее зазнобило, на жаре стало холодно. Кто-то привел милиционера, потом приехала «скорая». Потом ее куда-то вели бесконечно, крепко держа под руки с двух сторон. Оказалось – в деревню, там отделение милиции было в сказочной избушке с наличниками, а рядом у забора стоял канареечно-желтый «уазик» с синей полосой. В палисаднике спала крупная рыжая дворняга. Ей Тамара отдала раскисшие бутерброды и долго гладила ее припеченный солнцем бок, согревалась.