— Именно так, — подтвердил Тышка. — Юлиан мне рассказывал о вашей работе в Варшаве. Да, вы так много сделали...

— К сожалению, это было уже давно. Да и не так-то уж много... Единственное, что удалось, — восстановить связь с рабочими, отколоть многих от ППС: сначала сапожников, затем столяров, металлистов, булочников. В Варшаве было тогда больше двух тысяч пекарей.

На квартире у Мархлевского, где-то недалеко от Люстгартена, разговор не иссякал до позднего вечера. Пришел Адольф Варский, которого Феликс немного знал по Варшаве, появился живой, темпераментный Ганецкий, он же Куба. Так звали его в подполье. Роза несколько раз уходила в кухоньку, готовила кофе. Возвращаясь, включалась в разговор.

В Берлине на первое время Феликс поселился в квартире Мархлевского. Когда гости разошлись, Феликс спросил:

— А кто эта Роза с чудесными глазами?

— Роза?.. Так это же Люксембург, жена Тышки.

— Она?! Такая молодая! — вырвалось у Феликса. Трудно было представить, что это та самая Роза Люксембург, автор книг, доходивших и к нему в ссылку...

— Вместе с Розой мы издаем газету «Справа роботнича». Она прекраснейший человек, умница и, как видишь, неплохо варит кофе, — рассмеялся Мархлевский.

2

На конференции представителей польской социал-демократии, которая вскоре состоялась в Берлине, были все собравшиеся у Юлиана Мархлевского в день приезда Феликса. Приехало еще несколько человек из Варшавы, Лодзи, из Кракова. Были товарищи из Берлина, Женевы. Но в общей сложности собралось не так уж много: почти все уместились за раздвинутым по такому случаю обеденным столом.

Заседали один день и закончили конференцию выбором Заграничного комитета польских социал-демократов. Дзержинскому сразу дали множество поручений — работу секретаря, издание партийной газеты и нелегальной литературы. Ему же поручили и весь кольпортаж — снабжение литературой партийных организаций, находившихся в Королевстве Польском.

Товарищи советовали Феликсу, прежде чем приступить к работе, поехать лечиться, а потом обосноваться в Кракове, где и наладить издание газеты.

— И еще вот что, — сказал Мархлевский, — кличку надо менять. Яцек, Переплетчик — все это полиции давно известно. Как будем тебя величать?

— Не все ли равно?

— Тогда буду твоим крестным отцом... «Юзеф» тебя устраивает? Вот и отлично!

Простившись с друзьями, Феликс уехал в Швейцарию.

Дилижанс остановился около крохотной гостиницы, прилепившейся к живописной скале, на которой росло одинокое дерево. Договорившись с хозяйкой насчет ночлега, Феликс расспросил о дороге в санаторий, где лечилась Юлия, и, оставив в отведенной ему каморке саквояжик, отправился туда.

День выдался солнечный, воздух был удивительно прозрачный. Горы, покрытые снегом, высились, казалось, совсем рядом. В долине краснели черепичные крыши Лейзена, а еще дальше, за утесом, открывался край большого озера.

Но когда Феликс подходил к санаторию, все вдруг изменилось. Откуда-то наплыли облака, сырой туман затянул и домики, и санаторный корпус, который был совсем уже близко.

Сестра милосердия с голубым крестом на рукаве блузки и на косынке, спадавшей на плечи, как у монахини, проводила Феликса на веранду, где в шезлонгах, укутанные пледами, лежали больные женщины. Их было немного, всего пять.

Юлия приподнялась навстречу склонившемуся к ней Феликсу, стиснула ладонями его голову и долго-долго смотрела в глаза.

— Я так ждала тебя, Фелик! Теперь все будет хорошо! Правда?

— Да, да! Наконец-то! Я тоже ждал нашей встречи... А ты совсем неплохо выглядишь!

— Правда? Я очень рада... Я стала гораздо лучше себя чувствовать с того часа, когда узнала, что ты уже в Кракове.

Говорили о том о сем, как всегда бывает при первой встрече после долгой разлуки. Феликс жаловался на врачей: заставляют лечиться, когда ему нужно просто отдохнуть. Юлия говорила, что к зиме собирается вернуться в Вильно: зима действует на нее лучше всякого санатория.

Шурша белоснежной крахмальной юбкой, на веранду вышла сестра милосердия и сказала Юлии, обращаясь почему-то в третьем лице:

— Фрейлейн следует пройти в свою комнату, на веранде становится сыро... Господин может подняться тоже, но ненадолго: посетителям разрешено оставаться до пяти часов.

Феликс помог Юлии подняться. Она бодро пошла вверх по лестнице, но на площадке остановилась, растерянно взглянув на Феликса:

— Отдохну немного, можно?..

В Лейзене Феликс прожил неделю. Каждый день с утра он приходил в санаторий, терпеливо ждал, пока Юлия приведет себя в порядок, позавтракает, пока кончится врачебный обход. После этого Юлия спускалась на веранду, устраивалась в шезлонге, и Феликс присаживался рядом. Когда на час-другой рассеивался сырой туман и проглядывало солнце, доктор разрешал Юлии небольшую прогулку вблизи санатория.

— Не больше четверти часа! — неизменно говорил он, обращаясь скорее к Феликсу, нежели к Юле.

С приездом Феликса Юлии стало заметно легче. Появился аппетит, пропала слабость.

— Ты волшебник, Фелик! — говорила она, счастливая. — Я чувствую себя совсем здоровой...

Но здоровья не было. Однажды врач пригласил Феликса к себе в кабинет.

— Я хочу вас порадовать, — сказал он. — Состояние фрейлен значительно улучшилось... Но это может быть и обманчивым. Осенью ей лучше вернуться домой, подальше от нашей сырости, от резких изменений погоды. А весной хорошо бы к нам снова.

Доктор говорил по-немецки, Феликс его понимал, но говорить самому было трудно.

— Скажите мне, доктор, — медленно подбирая слова, спросил он, — когда ей надо уехать из Швейцарии?

— Лучше не откладывать... У нас начинается время холодных сырых ветров, а сырость гибельна для таких больных. Туберкулез коварен, и лучше не искушать судьбу.

— Тогда, может быть, сейчас?

— Думаю, так будет разумнее всего. — Врач кусочком замши протер пенсне и водрузил его на переносицу. — Об отъезде скажите ей сами... Учтите, что легочные больные, как правило, не верят в трагический исход своей болезни.

— Вы полагаете, что положение Юлии очень серьезно?

— Я вам этого не сказал, но... — доктор развел руками.

Вопрос об отъезде Юлии был решен. Феликс рассказал ей о своем разговоре с доктором, о том, что, по мнению врачей, здоровье ее улучшается и сейчас можно поехать домой.

— Вот видишь! — воскликнула Юлия. — Значит, у меня все в порядке!

Через день она уехала. Путь в Вильно шел через Берлин. Феликс дал телеграмму Мархлевскому с просьбой встретить Юлию, помочь пересесть на варшавский поезд.

В те дни он писал Альдоне:

«Не сердись на меня, что я не ответил тебе на первое письмо — как-то не было настроения. Как видишь, сейчас я уже в Женеве. Все это время