— Букет цветов, пожалуйста… на могилу.

— О. Это… это для вашего сына, да? Мне очень жаль, что это случилось.

Она смущенно провела рукой по темным вьющимся волосам.

— Я видела вашу фотографию в «Шике». Не знаю, что сказать…

— Все в порядке, — сказал Леннард.

Эта чертова статья! Она заняла практически весь номер журнала, который вышел вскоре после катастрофы. На обложке была изображена молодая женщина, прижимающая к груди мертвого ребенка, а рядом с ней — перебинтованный мужчина, очевидно, отец, грозно смотрел в камеру. Над ним большими красными буквами было написано «Гнев». К счастью, фотография Леннарда в статье была совсем маленькой. «Отец оплакивает сына, который получил смертельную дозу облучения» — гласила подпись под ней. И это была правда. Но Леннарда беспокоило, что этот глубоко личный момент оказался на всеобщем обозрении. Ведь он тогда даже не понял, что его фотографируют.

— Простите, я не хотела вас задеть.

— Все нормально.

— Что вы предпочитаете? Просто цветы или букет?

Леннард пожал плечами.

— Честно говоря, я в этом совсем не разбираюсь.

— У вашего сына был любимый цвет?

Леннард призадумался.

— Я не знаю, — признался он поколебавшись.

— Тогда, может быть, красные розы?

Красные розы? Разве их не дарят женам или возлюбленным? С другой стороны, они были символом любви, и пусть даже Леннард не давал сыну возможности почувствовать его любовь, она была единственным, что связывало его с Беном, когда тот умер. Он согласно склонил голову. Узнав, сколько роз он хочет купить, она сделала красивый букет — только цветы, никаких пошлых веточек, — завернула его в оберточную бумагу и протянула Леннарду. В другую руку она дала ему зеленую пластиковую вазу.

— С вас — 16–50, пожалуйста.

Леннард расплатился.

— Спасибо, — поблагодарил он ее, обернувшись на пороге. Она грустно улыбнулась ему в ответ.

Могила Бена находилась на большом открытом пространстве среди других свежих могил, расположенных вокруг площадки, в центре которой предполагалось установить памятник жертвам Карлсруэ. Скульптор как раз работал над его созданием. Об этом Леннарду рассказал распорядитель похорон, показывая на плане, где будет могила. Леннард тогда просто кивнул. Ему не было дела до других жертв Карлсруэ. Если бы это зависело от него, он бы похоронил Бена в уединенном месте под старым высоким деревом. Бен любил деревья. Ребенком он обожал лазать по ним, а когда как-то осенью буря повалила дуб по дороге в школу, он прорыдал всю ночь. Но на кладбище Фольксдорф давно не осталось уединенных мест. Могила была отмечена простым деревянным крестом. На нем была надпись «Бенедикт Паули» и дата его рождения и смерти. Директор похоронного бюро сказал, что могила должна «опуститься», прежде чем можно будет установить надгробие. Леннард не хотел даже думать, что это может означать. Он ненавидел кладбища. Они пугали его откровенным напоминанием о смерти.

Но сейчас строгая тишина была ему приятна. Он наклонился и подобрал увядший лист, который упал на могилу. Затем воткнул в мягкую землю вазу, которую дала ему Бергер, наполнил ее водой из стоявшей рядом лейки и поставил в нее цветы. Ему вспомнился Бен, как он смеялся, когда они дурачились на футбольном поле, как он был счастлив, когда они впервые вместе пошли в кино смотреть диснеевский фильм, как он стоял перед праздничным столом с сияющими глазами и гордо задувал семь свечей одним махом. Это был последний день рождения, который Леннард праздновал вместе с ним.

Вдруг ему показалось, что где-то неподалеку звучит смех сына. Он обернулся, но увидел лишь людей, пришедших, как и он, на кладбище. Они молча смотрели на могилы жертв Карлсруэ. В глазах у Леннарда помутилось, а все тело задергалось в истерическом припадке. Он упал на колени и зарыдал.

После этого он почувствовал себя лучше. Бросив последний взгляд на могилу, он пообещал себе прийти сюда завтра. Когда он шел по тропинке через старую часть кладбища обратно к парковке, у него было странное чувство, что Бен где-то рядом. Леннарду чудилось, будто сын машет ему рукой из крон деревьев, а в щебетании птиц ему слышался счастливый смех сына.

Тут ему в голову пришла мысль, что Бен после смерти больше не привязан к определенному месту в мире. Он теперь везде, а значит, он всегда находится рядом с ним. Несмотря на очевидную абсурдность, эта идея обладала странным очарованием, и он запретил себе в этом сомневаться.

43

В субботу после работы Фабьен заехала за сыном к Норе, у которой он провел утро. Она решила взять мальчика с собой в город. Нужно было купить ему новые брюки — он рос так быстро, что новую одежду приходилось покупать каждые полгода. Конечно, магазины в центре города были слишком дорогими, но Фабьен любила прошвырнуться по ним и помечтать, что однажды сможет позволить себе шопинг в одном из роскошных бутиков. Кроме того, иногда в этих магазинах были довольно неплохие акции. Макс был в восторге.

— Мы снова будем обедать в Burger King? И мне снова дадут мешочек с игрушками?

Фабьен улыбнулась. Она не любила фастфуд, но Макс его обожал, и она хотела побаловать его. Поэтому кивнула и погладила сына по густым темным волосам.

На автобусной остановке стояла троица скинхедов с банками пива в руках. Фабьен крепче прижала к себе Макса и старалась не смотреть им в глаза. Она специально встала в некотором удалении от автобусной остановки.

— Эй, — окликнул ее один из скинов. На лбу у него было вытатуировано слово «Гнев».

— Этот автобус только для немцев!

Фабьен не обратила на него внимания.

— Ты что не поняла, макака? На этом автобусе ездят только немцы!

Фабьен развернулась.

— Я-то — немка, — крикнула она. — Но когда я вижу типов вроде тебя, мне хочется забыть об этом.

— Слышали?! Вы это слышали?! — заорал бритоголовый. — Эта сука оскорбляет нашу страну!

— Да ладно тебе, Берт, — сказал один из них.

Фабьен знала его с 12 или 13 лет. Его звали Йонас Динкель, и он тоже жил в этом квартале. Вообще-то он всегда был хорошим парнем, но Карлсруэ изменил людей. Йонас обернулся к Фабьен.

— Вам лучше уйти прямо сейчас!

Фабьен почувствовала, как что-то внутри нее напряглось.

— Я еду в город с сыном, — сказала она, вызывающе выпятив подбородок. — Не вам нас останавливать.

— Вали отсюда, пакистанская шлюха, или я отымею тебя в рот, — разъярился Берт.

Фабьен взглянула ему прямо в налитые кровью глаза, вложив в свой взгляд все презрение, на которое была способна.