волнующей. Потом они несколько часов лежали в постели, время от времени вновь сплетаясь телами, черпая из источника чувственных наслаждений, который уже почти опустел. Даже тогда она должна была понимать, что он человек никудышный. Новое правило: в тот самый миг, в ту самую секунду, когда чувствуешь, что тебе лгут, нутром чуешь подставу, надо понять – перед тобой никчемный мужик. Можешь трахаться с ним и дальше, или что там еще, но не позволяй себя обдурить.

Она выдохнула облако дыма.

– Я серьезно. Когда она прилетает? Завтра? Послезавтра?

– Нет. Точно не знаю. Может, дней через десять, может, через пару недель.

– Слушай, так у тебя же полно времени, а? Может, пизденка какая перепадет.

– О боже, – вздохнул он.

– Я все про тебя знаю. Именно так ты и думаешь.

– Как скажешь.

– Можно я кое-что спрошу?

– Я собираюсь с ней порвать.

– Ну, это вряд ли, но я не об этом хотела спросить.

– Просто мне для этого нужно время, и я все хочу сделать по-своему.

– Да, да, конечно. Неважно. Она та еще сука, и я имею право обо всем узнать. Но спросить я хочу о другом – ты за Рейгана будешь голосовать, да?

На какое-то мгновение он совершенно растерялся.

– Ты это о чем?

– Что значит «о чем»? Я тебя спросила: будешь ты за Рейгана голосовать или нет?

– Господи Иисусе, да откуда ж я знаю?

– Все ты знаешь. Ты проголосуешь за Рейгана. Готова жизнь на кон поставить.

– Картер не так уж и хорош, – возразил он. – Он некомпетентный. Вся эта затея с Ираном – полное фиаско. Экономика и так еле дышит.

– Конечно-конечно, все дело в Картере, – усмехнулась она. – Ты должен спасти страну от Картера, поддерживая выжившего из ума третьесортного актеришку-консерватора. Весьма разумно, да. Человека, чьи убеждения с учетом уровня его интеллекта можно назвать чем-то близким к религии, вере в распределение блага среди богатых, которым оно принадлежит по праву. Верящего в силу – например, я богатая, пойду куплю себе пушку и застрелю тебя, значит, победа за мной. Знаешь, я спокойно отнесусь к тому, что мы расстанемся. Я с тобой согласна, нам не по пути. Ты свободен. Можешь идти. Vaya con Dios[70].

– Анна…

Она бросила окурок на тротуар и тщательно затушила его, раздавив новенькой босоножкой.

– Что?

– То, что между нами есть…

– То, что было, ты хочешь сказать? Недолго? Весьма недолго?

– То, что между нами, не связано с политикой.

– Господи, еб твою мать. Ты ничего тупее еще не говорил. Уж поверь, было с чем сравнить. Это и есть политика. Ты сам политика. Знаешь, ты, может, парень неплохой, но мужества в тебе ни на грош, и ты всегда будешь вести себя как эгоистичный ублюдок. Вот это и есть политика…

– Что за мерзости ты говоришь.

– Ты мерзостей еще не видел. Ведь ты знаешь, что при Рейгане тебе не придется бороться с природой общества, чтобы жить как эгоистичный ублюдок. Потому что и современная культура, и Рейган, и вся его команда откроют перед тобой все двери, и твой путь будет легким и продуктивным, и мудаки будут в почете, маскируясь под патриотов и ученых. И сейчас для тебя настает неизбежный момент и ты должен сделать следующий шаг. Я хотела знать, способен ли ты на это. И ты способен.

После этих слов он опустил глаза, взял ее за руку, крепко стиснул, словно это касалось обоих, и оба горевали, как бывает, когда теряешь кого-то из родных или после тяжелой непродолжительной болезни умирает кто-то из друзей. Она не могла поверить, что даже в такой момент в нем было столько фальши, и как же он верил собственной фальшивости. Вдруг она ясно и четко увидела, что его ждет успех и впереди у него счастливая жизнь. А что будет с ней? Как ей жить в мире, где преуспевают такие вот мудаки? Она предполагала, что так было всегда.

Она отняла руку.

– Дай-ка еще сигарету.

Они еще немного прошлись, а потом она сказала, что надо ловить такси и ехать домой.

Анна подумала, что таксист похож на помесь Фрэнка Заппы и швейцара в «Роде»[71] – даже если ты никогда не видел швейцара из «Роды», сразу бы узнал его. Тот завязал разговор сразу после того, как они сообщили ему, куда отвезти каждого из них, сперва его, потом ее, на два квартала ближе к центру. Любитель потрепаться. Потом он просунул жирнющий косяк в окошко пуленепробиваемого разделительного стекла:

– Дурью балуетесь, ребята?

– Еще как, – ответила Анна. – В смысле, не откажусь. За него не скажу, он за Рейгана будет голосовать.

– Да ну на хуй? – вскинулся водитель. Повернулся – не посмотрел в зеркало, а повернулся назад всем корпусом – рассмотрел Эвана и только потом отвернулся.

– Будешь за этого уебка голосовать?

– Я еще не знаю, за кого точно буду голосовать, – отозвался Эван. – Может, за Андерсона.

– А, ну то есть за Каспера, за это ебаное дружелюбное привидение? Ну, раз он тебя так возбуждает.

Он прикурил, затянулся и передал косяк назад, Анна взяла его. Сделала короткую затяжку, на пробу, затем длинную, задержав дым в легких. Передала Эвану.

Водитель выдохнул, и весь дым затянуло в окно Анны. Эван вернул ему косяк, слегка покашливая.

– А ведь этот пидор выиграет, – протянул таксист. Они ехали через Сентрал-парк, проскакивая на зеленый и красный, и вокруг не было ни единой машины. Анна подумала, что если их остановят, то загребут всех. А значит, будущая карьера Эвана пойдет под откос.

– Люди тупые, поэтому будут за него голосовать, – продолжал водитель. – Думают, он всех богатыми сделает. В смысле, всех белых.

Он размахивал косяком, как коп дубинкой. Анна перегнулась через Эвана, притихшего и помрачневшего, и сунулась в окошко. Улыбнулась водителю и аккуратно взяла косяк.

– Хорошая трава, – заметила она.

– Ага. Взял у одного чувака, он индеец. Не помню, что за племя, кажется, апачи или еще какая хуйня. Чувак что надо. Трава у него высший сорт. Есть у него синсемилья, совсем как маленький вегетарианский кебаб. Хочется взять и съесть.

– Клево, – сказала Анна. Затянулась опять и подумала, с чего вдруг сказала «клево» таким тоном, будто ей семнадцать и живет она в Санта-Крус. Неожиданно к ней вернулась способность общаться, как укурки из универа: еще одна социальная маска в копилку репертуара. Она залезла на Эвана, чтобы было удобнее смотреть в окошко, постепенно устроившись у него на коленях, и это было приятно, что разозлило ее. Он положил руку на ее