стиль. Может, потому, что он англичанин… Не знаю.

Лилиан выпрямилась и оперлась подбородком на руку. На ее губах появилась затаенная усмешка.

– Я могла бы догадаться.

Антон тоже выпрямился.

– Почему вы это сказали?

– Потому что я заметила, как вы смотрите на облака, горы и деревья. Как будто не можете дождаться, чтобы перенести их на холст. Я раньше не понимала этого, но сейчас поняла. И сегодня, когда я сказала, что хотела бы держать в руках кисть…

– Да.

От ветра, дунувшего в окно, язычки свечей над столом задрожали. Все молчали, и Лилиан почувствовала, как от выпитой граппы по всему ее телу разбегается приятное тепло.

Доменико сказал низким, командным голосом:

– Антон, отведи ее в мастерскую. Иначе она всю ночь не заснет, думая, что мы просто разыгрываем ее, расхваливая твой талант, потому что ты тут хозяин. – Он обернулся к Лилиан. – Откуда нам знать, может, он рисует как трехлетний ребенок.

Лилиан откинулась на спинку стула и рассмеялась.

– Сомневаюсь.

Доменико махнул рукой.

– Антон, отведи ее.

Франческо согласился с ним.

– Да, Антон. Отведи ее наверх. Покажи ей картину-другую. Ну какой от этого будет вред?

Взгляд Антона не отрывался от нее ни на секунду.

– Хорошо. Пойдемте, Лилиан. Но обещайте быть снисходительной.

Она улыбнулась ему.

– Я всегда снисходительна.

Они встали из-за стола. Антон сказал:

– Вы все тоже можете пойти. Я знаю, что вам не терпится узнать, что она скажет.

– Ну вообще-то да, – сказал Доменико, поднимаясь и следуя за ними к двери, пока Катерина задувала свечи на столе.

Антон провел их по дому и через открытый внутренний двор, который напоминал монашескую келью. Они вошли в здание с другой его стороны и поднялись на второй этаж, где подошли к дубовой двери. Антон распахнул ее и включил висящую люстру.

– Тут ужасный свет, – сказал он. – Я никогда не рисую по вечерам, но днем тоже редко тут рисую. Это практически только склад.

Лилиан вошла и тут же пришла в восторг.

– А где же вы работаете, если не здесь? – она медленно прошла вдоль дальней стены, глядя вниз на десятки картин, стоящих на полу, прислоненных одна к другой.

– Снаружи, – ответил он.

Она увидела у другой стены три сложенных мольберта и маленький столик, на котором стояла открытая стальная коробка, полная использованных тюбиков краски.

Доменико, Катерина и Франческо тоже вошли в мастерскую вслед за ними, но стояли молча, глядя по сторонам.

Антон остался у двери, засунув руки в карманы, и Лилиан видела, как ему все это мучительно – как будто бы они шумной толпой ворвались в его личную жизнь. У нее даже заныло в груди, и она пожалела, что все остальные тоже пришли за ними. Лучше бы они были вдвоем. Если бы они были одни, ему было бы комфортнее.

– Можно? – спросила она, указывая на несколько холстов под окном на полу.

Он кивнул.

Лилиан присела на корточки и просмотрела несколько картин среднего размера. Краски были яркими, живыми, но сдержанными. И во всем была нежная, протяжная зрелость. От картин исходило чувство покоя.

Она не была ни экспертом, ни специалистом в том, что касалось искусства, но она достаточно разбиралась в нем, чтобы узнать стиль импрессионистов, в чем-то схожий с Моне. Антон писал Тоскану с нежностью, ловя все ее проявления – ветер в кипарисах, туман, стелющийся в долинах, закатное солнце, исчезающее за горами на горизонте. Поля желтых подсолнухов, поднявших к небу свои головки. Луга, заросшие маками, колышущимися на свежем ветерке. Архитектура Тосканы в переменчивом закатном свете. Узкие, крутые, извилистые каменистые склоны. Римские церкви. Площади, живые и дышащие, полные людей.

– Это просто невероятно, – сказала она. – Вы должны показывать их людям.

– Иногда он отдает одну-другую, – пояснил Доменико. – Если кто-то из друзей сумеет вымолить что-то, что он выпускает из своих жадных рук.

Жадных, наверное, неправильное слово, подумала Лилиан, но не стала ничего говорить.

– Антон, я просто потрясена. Вы очень талантливы. – Она поднялась и обернулась к нему. – Есть ли что-то, чего вы не можете?

Вокруг его глаз появились симпатичные смешливые складочки.

– Полно всего. Но разве жизнь – не об этом? Чтобы пытаться делать что-то новое? Искать то, чем тебе нравится заниматься? И потом нырять в это с головой?

Лилиан подумала, сколько же картин скрыто в этой мастерской. Сотня? Сколько времени понадобилось ему, чтобы написать их?

Она медленно направилась к нему.

– Спасибо, что показали свои работы. Это большая честь.

Между ними повисла неловкая тишина. Они с Антоном смотрели друг на друга под ярким светом люстры – хотя, похоже, неловкой она была только для всех остальных, которые отвернулись от них, делая вид, что разглядывают картины.

– Мне, наверное, пора идти, – сказала Лилиан. – Спасибо за ужин и за то, что показали мне картины.

Ей казалось, что воздух вокруг наэлектризован, но тут она заметила, как Доменико с Катериной переглянулись. Она вспомнила, что Антон женат и что все в доме прекрасно знают его жену и детей.

– Я могу вас отвезти, – сказал Франческо.

Доменико нахмурился.

– Не говори глупостей, Франческо. Ты выпил слишком много граппы. Лилиан, Антон вас проводит. Видит бог, ему не помешает зарядка.

– Это верно, – согласилась Катерина.

– Доменико, на себя посмотри, – со смехом ответил Антон, поворачиваясь и направляясь к двери.

Немного позже Антон с Лилиан шли вниз с холма по кипарисной аллее, воздух пах влажной землей и сладкой хвоей. В зелени посверкивали светляки.

– Я все думаю о ваших картинах, – сказала Лилиан. – Вы как-нибудь позволите мне еще взглянуть на них?

– Если хотите.

Их шаги звучали в унисон. На фоне луны быстро бежали тонкие облака.

– Знаете… – осторожно начала она. – Я подумала… Но мне не хотелось бы переходить грань. Когда я скажу это вслух, вы можете пожалеть, что взяли меня на работу.

– Ни за что, – с улыбкой ответил он.

Лилиан сделала медленный глубокий вдох.

– Хорошо. Я скажу откровенно. Антон, а вы никогда не думали поместить на этикетки бутылок иллюстрации из ваших работ?

Антон некоторое время молчал, и она начала волноваться, что и в самом деле перешла грань и он теперь пытается найти тактичный ответ. Когда он наконец заговорил, его голос прозвучал очень тихо:

– Это интересная мысль.

Осторожно переставляя одну ногу перед другой, она взглянула на него, пытаясь понять, что он думает.

– Но имя семьи Маурицио является тут, в Италии, национальным достоянием, – наконец сказал он. – И на этикетках винодельни более ста лет была одна и та же картинка.

– Я знаю. Это рисунок виллы, точно так же, как