— Долететь вы с этим долетите. И тамошний контроль пройдете. Но потом придется превратиться в змею: как она, сменить кожу.

— Постараюсь научиться шипеть, — пожал я плечами.

— Вот именно, — согласился он. — А также бесшумно ползать.

— Это я и сейчас умею.

— Нимало не сомневаюсь, — усмехнулся он. — Если уж вползли в мое доверие…

Я еще раз полюбовался на себя в зеркало, даже отдал честь своему отражению. Получилось довольно лихо. Недаром у меня за плечами были годы службы. Правда, не в службе продовольственного снабжения. Но мундир остается мундиром, он молодит, дисциплинирует и во многом определяет ход мыслей.

Однако на месте Короля я на все это не очень бы рассчитывал.

— Машина ждет, — сказал он и протянул руку, прощаясь. Я пожал ее и отдал ему честь — чтобы Королю не обидно было.

Машина была военной, водитель — тоже. Причем и то, и другое ничуть не было фальсификацией. Меня это не удивило: все жилье Короля пентаклей пропахло запахом разнообразных связей — на низших и средних уровнях. Но чтобы получить на пару часов машину, не нужно обращаться к военному министру. Достаточно водить дружбу с командиром батальона, а то и со старшиной. Билет на челнок тоже был солдатским, литерным, бесплатным; правда, в третий класс — но у каждого достоинства есть свои недостатки. Все прочее в моей экипировке соответствовало избранному образу — включая командировочное предписание и сухой паек.

В челноке моими соседями были: корнет рядом, и два солдата — через проход.

Корнет чуть не опоздал к старту; тяжело дыша, влетел в кабину и плюхнулся на свободное место, тщетно стараясь привести в норму совершенно расстроенное дыхание и одновременно разглядывая каждого пассажира и доброжелательно, хотя и с некоторым трудом, улыбаясь каждому. Отдышавшись, он принялся болтать без остановки, похоже, молчать он совершенно не умел. Он сразу же поведал нам, что принадлежит к летному составу, однако облик его и манеры недвусмысленно свидетельствовали о том, что на Деле он был каким-то технарем группы маршевых движков, страшно задирал поэтому нос и, чтобы показать, какой он шикарный специалист, все принимался объяснять нам троим, как будет действовать в каждый момент команда челнока и как — механизмы. Мне это быстро надоело, и я слегка залез в его психику, чтобы заставить парня умолкнуть, не вызывая скандала. Кое-что в его начинке меня заинтересовало, и я решил, что парень заслуживает определенного внимания. Но, в общем, короткий перелет прошел в дружеской атмосфере, хотя мне, как снабженцу, пришлось раскошелиться на пиво для всех четверых. При этом пиво в челноке почему-то стоило вдвое дороже, чем на поверхности Теллуса. Грабеж на материнской планете продолжал процветать.

Когда взлетели, я глянул в иллюминатор на Теллус, со смутным беспокойством подумав, что вижу его, быть может, в последний раз, никак не хотелось отрывать глаз от ее таких знакомых, хотя и на две трети скрытых облаками очертаний.

На корабле я опять оказался в одной каюте с корнетом и он принялся расспрашивать меня о том, как служится на Топси и какие корабли на ней и вокруг нее базируются. Сам он, по его словам, служил в Семнадцатой эскадре, чьей базой была Симона, и ему там не очень нравилось: по его мнению, планетка была — глушь непролазная, а население ее еще позавчера висело на хвостах и питалось семечками.

— И пахнет от них — просто ужас как, — завершил он свои сетования. — А у вас там — как?

Я слушал его внимательно, в мыслях накладывая его болтовню на все более прояснявшуюся для меня схему его образа.

— Ну, — заверил я его, укладываясь в компенсатор, — Топси — мирок хоть куда.

— Веселая, значит, планетка, — сказал он, завидуя.

— Да, — согласился я. — Всем планетам планета.

Топси и в самом деле была планетой незаурядной. И в этом большую роль играла ее специализация.

Чтобы разобраться в этом, следует, наверное, обратиться к истории. А именно — к весьма бурной, хотя и кратковременной, поре Исхода.

Она началась почти сразу после того, как возможность вневременного (читай — мгновенного) перемещения в пространстве на любое расстояние из области отвлеченной теории перешла в категорию дел, практически разрешимых. Как и большинство открытий и изобретений, вневремянка появилась на свет именно тогда, когда потребность Теллуса — в то время единственной обитаемой планеты, тешенной и перенаселенной — в чем-то подобном дожгла своего пика.

Планета к тому времени была уже высосана и загажена немыслимого предела. Хотя и неравномерно. Но она не могла более прокормить девять миллиардов своего населения. Именно на этом рубеже удалось путем неимоверных усилий и крутых, нередко просто жестоких мер уравновесить число ее жителей. Уменьшить это количество не удалось ни кнутом, ни пряником. Тем более потому, что процесс был противоречивым: жизнь каждого человека становилась все продолжительнее, и гуманистические традиции не позволяли отказаться от этого. Сокращать же рождаемость можно было лишь до определенного предела, иначе Теллус в скором будущем превратился бы в мир пусть и здоровых и жизнерадостных, но все же стариков и старух. Это неизбежно отозвалось бы на качестве развития — всего того, что принято называть прогрессом: даже при завидном здоровье с годами люди начинают думать и действовать все более консервативно. А известно, что остановка в развитии означает начало деградации — и человека, и общества в целом. Но даже не деградацией, а просто гибелью угрожало истощение недр, потепление климата, уменьшение содержания кислорода в атмосфере и пригодной для питья пресной воды в водоемах. Все это было прямым следствием непрекращавшегося развития промышленности, отказаться от которого общество не могло, отлично сознавая все связанные с ним опасности, подобно тому, как наркоман не может отказаться от своего зелья, хотя в минуты просветления прекрасно понимает, какими будут последствия.

Давно уже было понятно: единственный выход следовало искать в массовой эмиграции на планеты, которых в ближайших областях Галактики было к тому времени исследовано (дистанционно, разумеется) немалое количество. Было ясно, однако, что при помощи кораблей — пусть даже суперлайнеров — можно вывезти тысячи человек, ну десятки тысяч, а речь шла о сотнях миллионов. Для строительства такого флота, какой мог хотя бы приблизиться к званным цифрам, у Теллуса не было ни материалов, ни энергии, ни времени: всего этого нужно было на один-два порядка больше, чем можно было мобилизовать даже путем полного отказа от всякого иного производства.

Зная это, понимаешь, каким прекрасным выходом явилось возникновение вневременного транспорта.

История его создания была достаточно тривиальной. Теория вневременных перемещений разрабатывалась хронофизиками нескольких государств. Начало тому было положено примерно в одно и то же время и (как и следовало ожидать) в сверхсекретных лабораториях военных ведомств. Первоначально принцип Гусева-Шмидта (не следует думать, что эти ученые работали совместно, нет, они разрабатывали свои теории независимо друг от друга, и, как ни странно, Гусев — в Арме, Шмидт же — в Рутении) — итак, принцип этот прежде прочего был приспособлен для разработки нового сверхоружия — «Мгновенной бомбы». Преимущество ее перед любым другим средством массового уничтожения было заранее ясно: такая бомба не нуждалась ни в средствах транспортировки, ни во времени, потребном для доставки ее к цели; следовательно, ее невозможно было перехватить в дороге. Разработка шла, разумеется, в глубокой тайне, но лозунг полной невозможности большой войны при наличии такого, в полном смысле слова абсолютного оружия просочился на информационную поверхность еще задолго до того, как в СМИ появились первые смутные сообщения об испытаниях чего-то такого. Испытания проводились обеими державами глубоко в недрах, в тридцатикилометровых шахтах, и привели к относительно небольшим (два-три балла) землетрясениям в ближайших сейсмически неустойчивых районах. Теория превратилась в практику.