Впрочем, на эту милость было просто смешно рассчитывать: она — могущественная из могущественных, чьи знаки стояли рядом со знаками верховного бога Мардука. Этот бог, навсегда разделивший небо и землю, получил свою власть по праву сильнейшего, став символом Вавилона. Именно с ним было связано представление о том, что божество живет в своей статуе и, покидая ее, наносит Вавилону огромный ущерб. Миф ставил это событие в связь с дальнейшими судьбами страны — предрекал ее окончательную гибель…

Тетерятников повторил последние слова, и сердце его облилось кровью. Эта девка, его единственная любовь, предала его. С самого начала она делала вид, что выполняет его указания, на самом же деле хитрая стерва гнула свое: шаг за шагом уводила его с верной дороги возвращений. Теперь Тетерятников понял подлый замысел: она, захватившая власть над его душой, дождалась своего часа, чтобы ткнуть его в последнее Откровение, в котором шла речь о неотвратимой гибели Вавилона — ее преступной страны…

Этот текст он помнил урывками — читал один-единственный раз в самой ранней юности. На этой оплошности она поймала его — заманила в ловушку. Тетерятников взялся за ручку и забормотал, силясь заглушить ее смех.

После сего увидел я иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую. Земля осветилась от славы его. И воскликнул он сильно, громким голосом говоря:

Пал, пал Вавилон, великая блудница,

сделался жилищем бесов

и пристанищем всякому нечистому духу,

пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице;

ибо яростным вином блудодеяния своего

она напоила все народы,

и цари земные любодействовали с нею,

и купцы земные разбогатели

от великой роскоши ее.

Горе, горе тебе, великий город

Вавилон, город крепкий!

Ибо в один час пришел суд твой…

“Как же там?..” — Тетерятников пытался вспомнить подробности. В них заключался ответ, который он, обманутый бессмысленной жизнью, должен был бросить в лицо этой юной стерве.

Все ускользало. Тетерятников собрался и вспомнил главное: Новый Иерусалим — невеста Агнца, идущий на смену гибельной цивилизации. Он видел золотую трость для измерения этого города, и ворот его, и стен его. Все они, и город, и стены его, и ворота, должны иметь свои измерения — в стадиях и локтях. “Двадцать тысяч, сто сорок четыре…”

Память изменила окончательно: в голову приходили отдельные цифры, он не знал, к чему их приложить… Матвей Платонович понял причину путаницы: цифры, относящиеся к новому городу, мешались с измерениями Соломонова храма — о нем он упомянул в своих заметках, которые относились к теме масонства. Тетерятников полистал и нашел.

Ошибка заключалась в том, что в Новом городе, идущем на смену гибельной цивилизации, вообще не было храма. Этот город не нуждался в поисках истины, ибо сам Господь — храм его и свидетельство славы. Этот город не имел нужды в вечных возвращениях, ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец. И не войдет в него ничто нечистое и никто, преданный мерзости и лжи, а лишь те, которые записаны у Агнца в Книге жизни… Во всяком случае — не эта шлюха.

Теперь, когда она вывернула все по-своему, воспользовалась его рукописью, украла ее, присвоила, — все закончится плохо, так, как даже она не может себе представить.

Тетерятников заплакал, но вытер слезы. Он счел их слезами слабости, на которые не имел права. Его дело — набраться сил, чтобы дать ответ вавилон-ской блуднице: швырнуть свидетельство наступления Царства Истины — в ее бесстыжие глаза…

Он отодвинул тетрадь и закрыл лицо. Город, измеренный золотой тростью, вставал перед глазами. Стены его были выстроены из ясписа, и сам он был — чистое золото и подобен чистому стеклу. И двенадцать ворот его — двенадцать жемчужин, и основания стен украшены драгоценными камнями, и сам этот город сходил с неба на землю, потому что никто из пришедших в этот мир во все времена не смог бы его построить…

Борясь с подступающей слабостью, он думал о том, что цифры — не главное, однако девка, глумившаяся над ним, требовала точности. Эти цифры содержались в первоисточнике, но Книга, на которую нужно было сослаться, стояла на каком-то из дальних стеллажей.

Боком, не выдавая сильнейшего смущения, Тетерятников выбрался из кухни. Книжный лабиринт не торопился с ответом. Книги, в чью преданность он свято верил, отказывались служить — буквы, глядящие с корешков, хранили молчание. Он взялся за лестницу и подтянул ее к стеллажу. Отзываясь на это усилие, буквы пошли мертвой зыбью, и в голове, идущей крэгом, снова включился ненавистный мотор.

Занося ногу на перекладину, Матвей Платонович убеждал себя в том, что Книга, конечно, найдется, стоит только забраться повыше. Голову сжало. В желудке шевельнулась боль, похожая на горечь. Он облизал пересохшие губы, показавшиеся сладкими, и мотор, заглушавший звуки выстрелов, переместился куда-то за спину. Этот мотор, заведенный большевиками, глушил все исторические закономерности, с которыми он вслед за глупым и романтическим немцем связывал надежды на спасение своей страны…

Тетерятников прислушался к реву мотора и вспомнил “Волгу”, напугавшую его на набережной. Эта серая акула ходила неподалеку.

Деревянные перекладины вели себя безобразно. Они вихляли, выворачиваясь, как будто лестница, по которой он карабкался, стала веревочной. Не-ожиданно она замерла, словно кто-то, вставший на нижние ступени, карабкался вслед за ним. Это могли быть только преступные подмастерья, желающие вырвать у него тайну мастерского слова. Намереваясь разбить его голову, они карабкались, сжимая в зубах наугольники и масштабы…

Над головой захлопали крылья. Тетерятников догадался: римские гении, придающие смысл каждой человеческой жизни. Отрываясь от преследователей, он лез за ними упрямо, но сердце, набухшее в груди, тянуло вниз. Надеясь передохнуть, Тетерятников опустил взгляд: преступные подмастерья исчезли. Внизу шумела вода.

С высоты, на которую он взобрался, библиотека казалась скорлупкой, пляшущей в волнах. Серая акула, сужая круги, поднималась из глубины. Он увидел плавник, разрезающий воды, и, охнув, разжал руки. Масштабы, наугольники и молотки пробили его голову одним ударом. Он вскрикнул и закатил глаза. Древние цивилизации, жившие в сознании, погасли в одно мгновение — так, как, по словам его собеседника из одновременной эпохи, когда-нибудь погибнет Земля.

Глава VIII. ТАРАКАН

Инна обтерла рот снегом. “Неужели поверила? — Села и скрестила но- ги. — Поверила старухе? Старая ведьма. Откуда и взялась-то? Как можно спутать? Это для Ксанки, блаженной! У них же документы, сестры, врачи... Так бы и путали — всех”. — Инна представила себе конверты — белые, с младенцами, сестры раздают кому попало... Она встала на ноги. “Когда пропала, родители напугались. — Инна вспомнила опухшее лицо матери. — У папы борода перекошена — никогда не видела таким. Стали бы они из-за чужого!”