и конница! — Выпалив всё это, он перевёл дух, потом опять заторопился. — Во всех твоих полках, и даже у пана Будилы, гусары тоже седлают коней! А Меховецкий никак не может уломать их! Они примкнули к Рожинскому! Меня же послали к тебе, сказать, что от тебя ждут на переговоры твоего доверенного!

— Чёрт возьми! — непроизвольно вырвалось у Матюшки.

Он уже был готов ехать в поле, на охоту, потравить собаками зайцев по последнему зимнему пути. Они как раз в эту пору делают набеги на заросли тальника, обгладывают его, тем кормятся. И вот теперь всё это нужно было отставить и что-то срочно предпринимать.

А Федька всё глядел на него и ждал ответа. Тут подошёл ещё Пахомка. За ним откуда-то здесь, в хоромах, объявился Валевский и тоже устремил взгляд на него.

— Государь, дай я поеду! — с азартом выпалил Федька и сжал кулаки, как будто собирался вот тут же сразу ввязаться с кем-то в драку за царское войско. — Гусары послушаются меня! Из тех полков, что ходят под Будилой! Да, да, и твои тоже! — заметил он, как поднялись усы в усмешке у пана Валевского. — Ты сам к тому же поможешь мне!

Матюшка ничего не ответил ему, толкнул рукой: «Пошли!» — выбежал из терема на дневной свет впереди всей ватаги своих ближних и кинулся к лошадям. Вскочив в седло, он выругался на Пахомку, который стал возиться, усаживаясь на свою ногайскую лошадку, невеликую ростом, давно уже объезженную и тупую.

Кавалькада всадников, а он, Димитрий, впереди, настроенный разобраться с интригами Рожинского, выехала из крепости, затем и за посад. Там они повернули к Орлику, на берегах которого уже стояли полки гусар, выстроившись как перед походом. И он подъехал к ним, рассчитывая на эффект, что тут не ожидают увидеть самого его. Тем легче, подумал он, будет уломать гусар остаться.

Рожинский, заметив его, перестал говорить с полковниками. И все они повернули взоры в его сторону.

Полки стояли вооружёнными, как будто перед битвой. Играло мартовское солнце на доспехах, расцвечивало плащи, оружие темнело. И кони, взбодрённые, приплясывали на месте под смех и шутки. И брань обычная висела над скопищем из всадников, закованных в железо. А поле, уже тронутое оттепелью, растаяло: смешался с грязью снег и хлюпал над копытами.

И встали они. С одной стороны Рожинский, а с ним его полковники. С другой — он, Димитрий, за ним с десяток его ближних и городовые стрельцы.

Князь Роман, приветствуя его, кивнул головой. Его товарищи, рыцари, отвесили тоже ему глубокие поклоны.

— Ну что у вас тут случилось?! — заговорил Матюшка и надменно оглядел старшину войска и самого Рожинского. — Ты что-то хотел сказать мне, пан Роман?.. Нет! — манерно вскинул он вверх брови, когда Рожинский качнул вроде бы отрицательно головой. — Зачем же посылал тогда ко мне своего поручика?

Но тут по войску пополз шумок, и приглушённые, с насмешками, и злыми, голоса. И что-то прокатилось из конца в конец над полем.

Матюшка поморщился. Он не терпел, когда смеялись над ним. Вот кто-то крикнул что-то ему из гущи гусар. Он не расслышал что, но ему показалось: что-то оскорбительное. Он побагровел, засопел, затем гаркнул в сторону поля, в ряды гусар:

— Вы, сброд с помойки, молчите, когда к вам приехал московский царь!.. — грязно выругался он и от злости даже подпрыгнул в седле.

А что же они, гусары-то? А они стояли, молчали, слушали его. Но было заметно, что все хорошо поняли его.

— Высказывайтесь, раз посылали за мной!

Полковники переглянулись между собой и с Рожинским. А тот кивнул головой Вильковскому. И Вильковский, слегка картавя, заговорил:

— Государь, кто-то распустил ложный слух, что мы, дескать, собираемся изменить твоей светлости! И войско требует, чтобы нам были названы и выданы те, кто оклеветал князя Романа, нашего гетмана! Иначе войско уйдёт отсюда, вернётся в Польшу! К нам присоединятся в этом случае и полки, которые пришли, — и как ни выступал он гордецом, но всё же поклонился в его сторону, — к твоей милости раньше! Государь, выбирай — мы или те наушники, что бросили грязное обвинение всему войску и лично пану Рожинскому!

Димитрия возмутил тон полковника, его речь, ультиматум ему, великому князю, государю всея Руси… И он велел Пахомке ответить, уверенный, что тот найдёт средство поставить на место этих вольнодумцев, рокошан, задаст им умственную головоломку.

И Пахомка заговорил. Но его голос, в хоромах, в горницах звучавший важно, убедительно и жёстко, здесь, на просторе, под взглядами тысяч угрюмых всадников, был тусклым, еле слышим.

Димитрий не выдержал того, как дьяк промямлил свою речь, опозорил его перед гусарами, и оборвал его.

— Постой, хватит! Дай я поговорю с ними!.. — сквозь зубы, уже потише, процедил он что-то оскорбительное для гусар.

— И что же вы, гусары-молодцы, хотите! — крикнул он войску, произнося с сарказмом каждое слово, оглядел передние ряды всадников, театрально подбоченился в седле. — Чтобы вам, рыцарям, московский царь выдал своих верных слуг, своих холопов? Не так ли, господа?

Он выдержал недолгую паузу, чтобы всё проявилось, услышал редкие выкрики из рядов всадников, увидел их злые лица. Затем он бросил в эту массу из глаз и лиц, коней, доспехов, шапок, оружия и всякого иного хлама, бросил как в пустоту, как какому-то одушевлённому червяку:

— Не бывать тому, Панове, не бывать! Никто не навязывал ещё свою волю московскому царю!..

Ещё он, разгорячённый, кричал что-то гусарам. Теперь он уже не оглядывался, будет то оскорбительно им или нет. Он жаждал крови, жаждал наказать эту массу, посмевшую перечить ему. Чтобы он дёргался под их капризы. Как дёргается тот же шут, Петька, которого он гоняет сам.

Он, не подозревая, что делает, из баловства с шутом, игры и прихотей, бессознательно вырастал как царь, как повелитель.

— Пусть хоть сам Господь явится с небес и прикажет! Не было того — и не будет!

— Так тебе ближе доносчики, изветы лукавых слушать хочешь!.. А нам, кто пришёл служить тебе, не доверяешь! Мы жизнью рискуем за твоё царство, за тебя! Ты же не желаешь даже выдать тех, кто порочит нас, покрываешь наушников! А войско?! Оно проливает кровь за тебя! За тебя же!..

— Товарищи! — рявкнул Вильковский и высоко вскинул руку, призывая войско к порядку и спокойствию. — Домой, в Польшу! Нечего ему служить, если он нас же и бесчестит! Оклады только обещает! Но не заплатил ещё ни за одну четверть!

— Ах, вы так! — вскричал Димитрий; он вмиг растерял всю свою царственность, обозлённый на Рожинского, гусар и на полковников. —