бы соврать поскладнее, чтобы царь принял то за правду, всерьёз, и за то, что у него есть что-то об этом в голове.

— Я так, государь, полагаю, раз Бог есть, то и сатана тоже… Поскольку Юог на небе, то внизу-то, под землёй, кто-то должен быть начальным. Святое место пусто не бывает! В пустой хоромине либо сыч, либо сова, либо сам сатана! Хм! — ухмыльнулся он и отхлебнул пивка со знанием дела.

— М-м-да!.. Ну ладно! — спохватился Матюшка, что чуть было не рассказал ему из того, что знал. Ему не с кем было поделиться думами о каббале… «Не с Петькой же говорить!..» И от этого, от одиночества в мыслях, он мучился сильнее даже, чем его шут припадками в лунные ночи. Он размышлял ещё какое-то время, чего-то опасаясь… Но наконец он решил разорвать своё тайное молчание. Оно съедало его, грызло внутри желанием открыться кому-нибудь, поведать то, что роилось в его голове. А в весеннее полнолуние, вот так по ночам, не давало спать. И никакая тут Агашка или та же его желанная Фроська не заглушали его тоски о чём-то, что заставляло его пить, и он находил лишь в вине успокоение… «Ладно: будь что будет!»

И он хлопнул ладошкой по спине дьяка.

— Пахомка, вот что! Я дам тебе сейчас одну книжицу! Она написана по-гречески, ты поймёшь в ней всё! А что не поймёшь, то спросишь у меня!.. Да нет же, ты ведь ходил в попиках, язык сей понимаешь! Читай, кумекай, потом поговорим!

Он встал с лавки, прошёл до огромного сундука, затянутого железными полосами. В нём, на дне, он припрятал свои дорогие книги. Открыв его, он порылся в нём, достал одну, вернулся к столу и положил её рядом со свечкой.

— Вот! — промолвил он и пододвинул её к дьяку. — И чтобы никто не знал о ней! — строго погрозил он пальцем ему.

А Пахомка-то уже знал, что сулит этот палец ослушнику. И он, как исполнительный служака, взял книгу. Но как-то равнодушно повертел в руках ценный манускрипт в толстом переплёте, обтянутый чёрным бархатом и уже здорово потёртый многими руками, которые жадно тянулись к тайнам, что были в нём заключены.

Матюшку слегка кольнуло в сердце это равнодушие дьяка к его ценностям. Но он простил ему всё только за то, что какая-то тяжесть свалилась с его плеч. Теперь не мешала ему и луна, когда его тайна вышла наружу. И его потянуло в сон — от пива, от облегчения. И он, выпроводив из комнаты дьяка, без сил бухнулся на постель.

Глава 6

ВОЛХОВ

К этому времени, к началу мая, армия Шуйского выросла в лагерях под Волховом уже до шестидесяти тысяч. Разделённая на три полка по государеву указу, она ждала своего часа, чтобы выступить против самозваного царя. Во главе её Василий Шуйский поставил своего младшего брата, князя Дмитрия.

Сам Волхов городок небольшой. Да что там — одна лишь крепостишка на горочке стояла, как ставили их в те седые времена. Стояла она на левом берегу Нугри, речки тоже небольшой, впадавшей через шестнадцать вёрст в матушку-Оку. На правом же берегу, напротив неё, уже зародилась крохотная слободка, как раз на бережку речушки Болховки. Места там красивые, лесистые, на пойменной равнине Оки. Там есть ягоды, грибы и кабаны. Олени тоже водятся. А зайцев там — не счесть! От них одна беда. К тому же земли там угожие, поля, луга и рощи. Урёмный лес там тоже встретить можно. Есть, есть где человеку жить и добывать трудом свой хлеб. Но вот никто на это никогда не даст покоя. Здесь, по этим землям, проходил путь, проторённый веками с юга. Здесь воровская степь набегами ходила на Москву, опустошая всё в округе. А с севера обычно приходили на защиту свои, русские полки и тоже объедали до основания крестьян по деревням и всем слободкам.

От Орла до Волхова было недалеко, всего каких-то пятьдесят пять вёрст. И когда там стала накапливаться громадная сила, то в войске самозванца зажили настороженно, с оглядкой на неё. И каждый день ходили туда разъезды, наблюдали за лагерем противника, его передвижками. Да ещё, бывало, пластуны приводили из разведки языков. И тех допрашивали, проясняли обстановку в полках у Шуйского. А то порой и перебежчик заявлялся, сам вести приносил: о настроении в полках у воевод, об их вооружении, чем сыты ратные, обуты ли, одеты, хотят ли драться за Шуйского или не прочь были махнуть на сторону царя Димитрия.

Так жили они до мая, когда пошла, зазеленела трава, не стало проблем с кормами полкам конным.

В Московском государстве в те времена войска собирали весной: как только становилось тепло, распутица кончалась, дорога открывалась для походов. Полковые казаки были пешими и конными. Боярские дети — те все были конными. С собой они обязаны были приводить, с каждых пятидесяти четей земельного оклада, по конному и пешему холопу, вооружённых саблей, рогатиной или самопалом. А если нет — то с луком и совнйй для боя ближнего. Опасное оружие в руках умелых. Стрелецкие полки тоже собирали со всей страны, из городов ближних к Москве и дальних. Во всех полках были десятники, пятидесятники и сотники. Над пятью сотнями стоял голова, а выше — полковой воевода. К его седлу был приторочен медный набат, а рядом развевалось знамя на ветру: трепался лик Георгия святого в руках наездника лихого. И он, воевода полковой, бил в свой набат и вёл толпой весь полк в бой за собой. А из глоток полковых медных труб вырывался оглушительный рёв под вскрики дружные: «Ура-а!»

Вот так в ту пору наши предки воевали. А чтобы есть и жить, таскали за собой огромные обозы по десятку тысяч телег со всякими кормами и войсковым походным хламом. И тот, кто был воеводой на службе полковой, кичливо говорил, что он ходил «своим набатом». Никого, мол, не было над ним. Сам он был на бою себе господин.

Шестое мая. Этот день Матюшка ждал уже: в нём заключалось совершенное число… «Вот с этого-то дня мне и следует начинать свои дела!.. Но шестёрка — знак дьявола, знак сатаны, знак мирового зла!..» Однако этим не был обескуражен он: «Какое дело мне до мира и его зла!» Он в тех совершенных числах, входящих в каббалистический круг, нуждался только в первых двух, знал ещё третье. А дальше?.. Он не загадывал настолько далеко… И он