– Это нехорошо, Джорджи.

– Знаю. Я не могу сделать это снова. В смысле, эта головная боль и провалы в памяти…

Некоторое время мы сидим молча. Мистер Мэш по-прежнему тяжело дышит после бега за мячиком. Видимо, теряет форму. Наконец Рамзи говорит:

– Можно тебе кое-что показать? В городе?

И, не успеваю я ответить, как он уже на полпути к двери.

Два последних дня я не уходила далеко от дома. То, что я вижу, меняет всё.

Всего за два дня весь город изменился до неузнаваемости.

Люди больше не приезжают в Уитли-Бэй в отпуск – как и на другие более известные курорты, вроде Блэкпула, или Брайтона, или Борнмута. («Уитли-Бэй – курорт, – говорит папа. – Для тех, кто совсем отчаялся!» Это его любимая шутка, которая больше говорит о папе, чем о Уитли-Бэй.) И всё же в солнечные летние дни тут обычно кишит народ. На стоянке для фургонов нет свободных мест, у Рыбного Бара Билла в Калверкоте очереди, а на Поле, широкой полосе травы у пляжа, появляется мини-ярмарка с поездом-призраком, и каруселью, и предсказательницами, которые могут увидеть твоё будущее.

Но сегодня…

После заявления короля всё изменилось. Улицы практически опустели.

Мы стоим на безлюдной площадке с перилами над пляжем.

– Видишь? – говорит Рамзи. – Собак нет – прямо как в 3D-версии будущего. Почему бы там так было, если это неправда?

Рамзи снова опустил маску на подбородок: он говорит, что в ней потеет. Из тех немногих людей, что ходят по улицам, примерно половина носят защитные маски и латексные перчатки.

– Глянь-ка, – говорит он, указывая на приклеенное к фонарному столбу объявление – чёрно-белые буквы на кроваво-красном фоне вместе с изображением злобной собаки.

Мы проходим мимо Испанского Города – кафе закрыты, ставни опущены – и идём по дороге мимо нашей школы к магазину Нормана Два-ребёнка, возле которого стоит, сложив руки на груди, сам Норман – рискните, мол, зайти и что-то купить. Всё на месте: и электронный календарь, и постер с номерами прошлого Ньюкаслского Джекпота.

В последний раз, когда я видела Нормана, я разбрасывала его фрукты по улице. Он сверлит меня взглядом, и мне приходится напомнить себе, что инцидент с апельсинами произойдёт только через несколько дней, так что у него нет особой причины так злобно на меня смотреть. Он просто на всех детей так смотрит.

При мысли об апельсинах у меня слегка кружится голова. Конечно, я не собираюсь опять прийти в магазин к Норману Два-ребёнка и раскидать его фрукты по улице. Так что когда это случилось? Случится ли это вообще? И что будет, если я этого не сделаю?

Можно ли повредить будущее?

Пока я витаю в облаках, Рамзи что-то говорит.

– …давай. Деньги у меня есть.

Норман Два-ребёнка втягивает живот, чтобы пропустить нас, а потом идёт в магазин за нами следом – убедиться, что мы ничего не своруем.

Рамзи уверенно улыбается. Он важно подходит к лотерейной стойке, где нужно взять карточку и записать на ней затупившимся карандашиком, висящим на верёвочке, выбранные номера. Практически единственный звук в магазине – это жужжание небольших камер над нашими головами – ещё одна Норманова мера против воровства.

Рамзи вручает карточку вместе с двухфунтовой монетой хмурящемуся Норману – тот должен сунуть карточку в устройство и дать Рамзи настоящий билет.

– Чего это? – хрипит Норман. Он тоже в маске и перчатках.

– Я бы хотел купить билет Ньюкаслского Джекпота, пожалуйста, сэр! – говорит Рамзи.

«Сэр»! Я нервничаю, но мне отчего-то становится смешно. Я кусаю внутреннюю сторону щеки, чтобы не начать хихикать.

– Ты что, издеваэшься надо мной? Тебе сколько лет, сопляк?

– Эм… эм… – Рамзи пытается найти правильный ответ.

– Я жду. Ты в каком году родился, э? – И, не успевает Рамзи ответить, как Норман продолжает: – Тебе нэт шестнадцати, э? Тебе должно быть шестнадцать, чтобы покупать лотерейку. Давай, дальше вэшай мне лапшу на уши. Хорошая лапша, вкусная.

«Хорошая лапша» меня добивает. Я просто хрюкаю от смеха, и Норман обращает свой гнев на меня.

– О, ты думаешь, это смэшно, ха-ха, маленькая мисси, э? Приходить сюда, издеваться над бедным Сандживом, ага? Когда мы вот-вот умрём от трэклятого собачьего мора, а? Посмотрим, кто тогда будет смеяться, э? Когда ты будэшь лежать и помирать, уже не посмеёшься, ха-ха-ха, э? А ну кыш! Валите отсюда и не возвращайтэсь, пока вам шестнадцать не исполнится, если доживёте. – Он начинает выходить из-за прилавка, и мы улепётываем через дверь и несёмся по улице.

Оказавшись на безопасном расстоянии, мы оглядываемся – Норман занял свою прежнюю позицию, сверля нас взглядом и охраняя свой магазин от потенциальных покупателей.

Я начинаю смеяться.

– Блин, Рамзи! Вот и весь ответ! Придётся просто проверить номера без билета. Фиг нам, а не миллион! – Я ещё немного посмеиваюсь и повторяю, передразнивая акцент Нормана Два-ребёнка: – «Хорошая лапша, вкусная!»

Тут я замечаю, что Рамзи не спешит присоединиться. Он бледен и разочарованно смотрит на меня, прищурившись. Мы останавливаемся.

– Эм… всё нормально, Рамз? – Я никогда не видела, чтобы он казался таким опустошённым, таким… маленьким. Он как будто и правда съёжился, а глаза у него блестят, словно он смаргивает слёзы.

– Ушам своим не верю. Ты так говоришь «Фиг нам, а не миллион!», будто это ерунда какая-то. Ну, может для тебя это и ерунда, Джорджи Сантос, которая живёт в своём переделанном фермерском доме с богатым папой и…

– Эй, он не богатый, Рамзи. Он…

– Когда тебе в последний раз говорили, что ты не сможешь даже поехать на автобусе, потому что у вас нет денег? Может, ты живёшь в малюсенькой гнилой квартире и ложишься спать голодной, чтобы твоим младшим братьям досталось больше еды? Может, ты…

– Рамзи, прости меня. Ты никогда не говорил!

– Конечно, я никогда не говорил. Что я должен сказать? «Привет, я Рамзи из бедной семьи – дашь мне немного денег? Посмотри на меня: я мальчик, которому приходится носить школьную форму в день без формы, потому что у меня нет денег на пожертвование». На родине? На родине у нас было полно денег. Мой папа работал инженером. Теперь он водит грузовик – если удаётся, но он того и гляди потеряет и эту работу, потому что с этим будет справляться какой-нибудь дурацкий дрон.