Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Запах я чую ещё до того, как открываю дверь амбара. Легкоузнаваемая вонь собачьих какашек и рвоты с кровью, которую я знаю по Сент-Вуфу, только на этот раз всё гораздо, гораздо хуже. Я подавляю рвотный позыв, зажимаю нос пальцами и кидаюсь внутрь, оставляя Рамзи у двери. Мистер Мэш лежит на боку в луже крови и рвоты, и я немедленно понимаю, что сбылись мои худшие страхи.
– Мистер Мэш! Мэшик! Нет, нет, нет! – кричу я и – не думая – бросаюсь к нему и встаю прямо в лужу, чтобы взять его голову в ладони. Он слабо виляет хвостом, но на ноги подняться не в силах.
И тут позади меня раздаётся:
– Джорджи! Ты с ума сошла? Отойди от него немедленно!
Это Клем в ужасе кричит на меня, а Рамзи стоит с ним рядом, и лица у обоих перекошены от страха.
Осознание, какую тупость я совершила, немедленно накрывает меня волной. Потрогать собаку, заражённую смертельным вирусом? Я подскакиваю, словно меня ударило током, и пячусь от мистера Мэша, который силится встать.
– НЕТ! Нет, Мэшик – не подходи, – всхлипываю я. – Прости, не подходи. Нельзя!
Я не соображаю и подношу руку ко рту, чтобы подавить всхлип, и её немедленно пронзает боль – это брат стукнул меня, и сильно, ручкой от метлы.
– Ау-у-у!
Клем стоит со мной рядом и говорит так тихо и спокойно, что я прихожу в ужас.
– Иди к крану на улице, Джорджи. Сейчас же. Ничего не трогай. Не трогай ни рот, ни глаза, ничего, ты меня поняла? Сними всю одежду и всё смой. Чего ты ждёшь?
Я морщусь и – прошу прощения – начинаю плакать.
– Глаза не трогай! – кричит Клем. – Шевелись!
Он зол и перепуган, а я приросла к месту от страха – и за себя, и за мистера Мэша. Я начинаю снимать топик, но Клем вопит:
– Стой! У тебя на топике кровь, может попасть в глаза. Стой смирно.
Он натягивает пару толстых резиновых рабочих перчаток и, прихватив висящие на стене садовые ножницы, приближается ко мне. Он смотрит на Рамзи, по-прежнему стоящего в дверях. Секунду он мешкает. Я думаю, брат понимает, что – даже в такой критической ситуации – мне неловко раздеваться перед другом.
– Рамзи, иди в дом. Задняя дверь открыта. Прихвати из ванной пару-тройку полотенец и какую-нибудь одежду из комнаты Джорджи. Быстро! – Рамзи убегает, а Клем режет на клочки мою одежду. Почему-то стоять голышом перед братом я не стесняюсь, но, скорее всего, это оттого, что у меня есть и более весомые поводы для беспокойства.
– У тебя есть царапины на руках? – спрашивает Клем. Я рассматриваю руки под бегущей из шланга водой. Нет. – На коленках, где ты вставала на землю?
Там тоже чисто. Я чувствую, как паника слегка отступает. За дверью амбара стоит пятилитровая канистра с антисептиком, и я опрокидываю на себя половину разом, поливая на голову, чтобы попало на каждый участок тела.
– Где-нибудь щиплет? – спрашивает Клем. Я мотаю головой.
– Хорошо – значит, нет царапин, через которые вирус мог бы проникнуть внутрь. Эта штука чертовски жжётся, если на царапину попадает. Думаю, Джорджи, жить будешь.
Я начинаю всхлипывать от облегчения, и Клем обнимает меня. Краем глаза я вижу спешащего по аллее Рамзи – он сосредоточенно рассматривает землю, чтобы меня не смущать, что очень мило с его стороны.
– Прости, Джорджи. Это всё, что я смог найти. Оно на твоей двери висело.
Я прячусь за дверью амбара, и Рамзи с обратной стороны протягивает мне мою пушистую пижаму-комбинезон в виде спаниеля с болтающимися ушами и хвостом.
Я застёгиваю комбинезон-спаниеля (тапочки ему под стать прилагаются – спасибо, Рамз), пока Рамзи с Клемом с помощью щётки и остатков антисептика убирают наделанный мистером Мэшем кровавый беспорядок. Он наблюдает за ними, положив голову на передние лапы.
Он словно говорит: «Простите за бардак, парни. Я не хотел. Видите ли, мне не очень хорошо».
Потом мы втроём сидим на клочке травы у амбара. Клем поджёг мою одежду (включая мои любимые джинсы), облив её бензином, и она горит и тлеет в ржавой железной костровой чаше.
Мы молчим целую вечность, и наконец я говорю:
– Он умрёт, да? Мэшик? Это же собачий мор?
Клем вздыхает. Он кладёт ладонь мне на плечо и пожимает его. Он ничего не говорит: ничего, которое означает «да». Я знала, что так будет, но – странно – меня не тянет опять расплакаться.
Вместо этого я с усилием сглатываю и смотрю вдаль, за наш дом на вечерне-синее небо и мамино дерево, согнувшееся над горизонтом.
Теперь это наша общая тайна. Моя, Рамзи, Клема.
У меня в амбаре умирающая собака. И опять же – угадайте что? – это полностью моя вина.
Следующие три дня я не могу думать ни о чём другом. Я не могу рассказать папе, потому что тогда придётся рассказывать и про то, как я вломилась в Сент-Вуф, а кто знает, к чему это приведёт? И я определённо не собираюсь внезапно открываться Джессике.
Нет. Это ещё один секрет, который мне придётся хранить.
И всё это время часы отсчитывают время до того дня, когда правительство начнёт выбраковку всех собак. Мы больше не хотим слушать новости ни по радио, ни по телевизору. Я отключила все новостные уведомления на телефоне. Потому что если случится что-то хорошее – я услышу и так. А если плохое – я не желаю об этом знать.
Большую часть времени я провожу в тёплом амбаре: наблюдаю, как бедный мистер Мэш трясётся, и поглаживаю его по ушам руками в толстых перчатках. Он не понимает, почему не может облизывать меня, как раньше. Не понимает, почему мне приходится держать его в амбаре и крепко хватать за ошейник, когда я подхожу ближе, не давая на меня прыгать.
Он не понимает, что умирает, и, возможно, это к лучшему.
Он много пьёт и много писает, но слабеет и не может встать, чтобы сходить по-маленькому, так что по утрам, когда я прихожу, он лежит на мокром полу, и это всё воняет, и я опять начинаю плакать, чистя его. Я не помню, когда он в последний раз вилял хвостом.
Он даже больше не пукает. Никогда не думала, что буду скучать по его зловонным «ветрам», но так оно и есть.
Я почти не вижусь с папой. Джессика по-прежнему работает сутки напролёт; папа большую часть времени разъезжает на пикапе по другим владельцам автодомов, покупает запчасти. В мастерской их уже целые штабеля, и я ужасно боюсь, что скоро он может решить складировать некоторые из них в амбаре. Я предусмотрительно храню ключ от замка в кармане, а не оставляю под горшком.
А Клем? Он считает, я просто должна во всём признаться и вызвать ветеринара, чтобы мистеру Мэшу сделали «инъекцию».
Мы стоим в мастерской, когда Клем опять говорит это, раз, наверное, в пятидесятый, и я психую.