И добавил: прежде чем будет подписано новое советско-турецкое соглашение, необходимо удовлетворить армянские и грузинские притязания на Турцию. Молотов намекал на провинции Карс и Ардахан. На этих турецких территориях проживало армянское и грузинское население, и земли входили в состав Российской империи с 1878 по 1921 г., когда советско-турецким договором эти земли были переданы Турции. Если не будет достигнуто соглашение по данному территориальному вопросу, продолжал Молотов, то переговоры между СССР и Турцией будут ограничены темой проливов.

18 июня Молотов снова встретился с Сарпером и снова поднял вопрос: если Турция не способна удовлетворить территориальные притязания СССР, то пакта о взаимопомощи двух государств не будет, но переговоры о проливах возможны. В обеих беседах нарком привел для сравнения советско-польские отношения. В 1921 г. Советский Союз был слаб и был вынужден уступить Польше земли. То же самое случилось и в отношении Турции. Но если советско-польские разногласия были решены, когда восстановили исходную границу, то земельные претензии Армении и Грузии так и не получили удовлетворения52. Натянутое сравнение, приведенное Молотовым, турок не убедило.

В Потсдаме Сталин и Молотов завели разговор о притязаниях на турецкие провинции, но официальные советские предложения в тот раз ограничились требованием о совместном контроле над проливами, включая обеспечение военных баз53. Трумэн и Черчилль были готовы обсудить изменения в режиме контроля над проливами, но требования Советов зашли слишком далеко, и в протокол конференции попали только слова Молотова о том, что конвенцию Монтрё надо пересмотреть, поскольку она «не отвечает современным условиям»54.

Советско-западный обмен мнениями о проливах продолжился на лондонской встрече СМИД. 23 сентября 1945 г. Молотов указал Бевину, что во время Первой мировой войны Британия хотела уступить Константинополь царской России, и он не понимает, по какой причине советское требование баз встречает сопротивление55.

В декабре 1945 г. Сталин вновь озвучил Бевину советские требования на конференции министров иностранных дел в Москве, но заметил: «Все разговоры о войне с Турцией – ерунда»56. В апреле 1946 г. Сталин сказал американскому послу У. Беделлу (преемнику Гарримана): «Я говорил президенту Трумэну, публично заявлял, что Советский Союз не собирается нападать на Турцию… но Турция слаба, и Советский Союз осознает опасность иностранного контроля над проливами, защищать которые у Турции не хватит сил. Турецкое правительство настроено против нас. И поэтому Советский Союз попросил базу в Дарданеллах. Это вопрос нашей безопасности»57.

Несмотря на такие заверения, Запад все больше беспокоился: не готовится ли СССР к войне с Турцией в связи с проливами или, как минимум, не собирается угрожать своей военной мощью, чтобы добиться выполнения этих дипломатических требований58. Утверждения о том, что в 1946 г. Сталин думал о войне с Турцией, представляются излишне смелыми. Скорее, он нажимал на турок при помощи маневров Красной Армии.

Когда 7 августа все-таки разразился советско-турецкий кризис по поводу проливов, он стал своеобразной разрядкой. В тот день СССР отправил в Анкару дипломатическую ноту о пересмотре конвенции Монтрё. Документ критиковал действия Турции и режим на проливах во время войны, а затем предлагал, чтобы проливы были всегда открыты для торговых судов, для военных кораблей черноморских держав, закрыты для военных кораблей нечерноморских государств, за исключением особых обстоятельств, находились под контролем Турции и других черноморских держав и были охраняемы совместными усилиями Турции и СССР59. 19 августа 1946 г. США заметили по поводу заявления Москвы, что режим на проливах касается исключительно черноморских держав, и предложили собрать многостороннюю конференцию, чтобы пересмотреть конвенцию Монтрё. Через два дня аналогичное мнение высказали англичане. 22 августа Турция дала ответ, перекликающийся с американским и английским утверждениями. И добавила, что советское предложение о совместной обороне проливов несовместимо с поддержанием турецких суверенитета и безопасности60. 24 сентября М. выпустила меморандум, где повторяла просьбу об особых правах для черноморских государств в отношении проливов и опровергала опасения Турции, что советский проект как-то угрожает ее суверенитету и безопасности61. 9 октября англичане и американцы повторно озвучили свою позицию, а 18 октября турки вновь заявили о своем мнении. СССР так и не ответил на турецкую ноту от 18 октября, и «кризис» по поводу проливов быстро затух, несмотря на предположения советских дипломатов в Анкаре о том, что М. затеяла «психологическую войну» с Турцией62.

По одной из западных легенд времен «холодной войны», Сталин не стал нападать на Турцию, потому что ее активно поддержали американцы и англичане. Да, без них Сталин вполне мог бы настаивать и дальше. Но испугался он не мощи Запада, а более широких негативных последствий, что возникли бы, если бы кризис затянулся или усугубился. Летом 1946 г. Советы так и не довели до логического конца переговоры с западными странами о мирных договорах для Болгарии, Финляндии, Италии и Румынии – а эти соглашения были очень важны для Москвы, чтобы консолидировать советские и коммунистические позиции в Восточной Европе. А следующим пунктом на повестке для СМИД – который собирались обсудить на московской встрече в марте–апреле 1947 г. – шли условия мирного договора для Германии. И Сталин, и Молотов панически боялись возрождения немецкой опасности и изо всех сил стремились реализовать вместе с Западом условия Потсдамского соглашения о денацификации, демилитаризации и демократизации Германии.

Совет министров иностранных дел открыл работу в Москве 10 марта. Всего через два дня будущее конференции оказалось под вопросом: Трумэн произнес в конгрессе речь, где призывал оказать финансовую помощь Греции и Турции, а также проводить глобальную политику по защите «свободного мира» от вооруженных меньшинств и внешнего прессинга (т. е. Советского Союза и коммунистов). Советы ответили на речь о Доктрине Трумэна критическими статьями в коммунистической прессе, но эта реакция выглядела совсем слабой, если вспомнить то возмущение, с каким они встретили речь Черчилля о «железном занавесе». Важно отметить, что от Сталина не последовало публичных комментариев. Более того, во время заседаний СМИД в Москве он очень приветливо пообщался с новым госсекретарем Джорджем Маршаллом. Нынешнюю сессию СМИД генсек охарактеризовал при помощи сравнения, которое должно было понравиться Маршаллу, бывшему главе американского генштаба: «Первая битва, разведка боем. Когда партнеры выдохлись, появляются возможности компромисса. Возможно, что на нынешнем заседании мы не достигнем значительных результатов. Но не отчаивайтесь. Результаты появятся на следующем заседании. По всем главным вопросам – демократизации, политической организации, экономическому единству и репарациям – компромисса достичь можно»63.

Через несколько дней в похожей оптимистичной обстановке Сталин встретился с прибывшим в Союз политиком-республиканцем Гарольдом Стассеном. Он указал Стассену, что, несмотря на различия в экономических системах двух стран, Советский Союз и Соединенные Штаты сотрудничали во время войны, и нет причин, мешающих им продолжить это в мирное время. Генсек сослался на учение Ленина в подкрепление того, что он убежден в возможности мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем. Когда Стассен заметил, что до войны Сталин говорил о «капиталистическом кольце», советский руководитель отвечал, что он никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими странами, а под теми словами подразумевалось наличие непосредственной угрозы от государств вроде Германии. Каждая сторона поддерживает собственную социальную систему, сказал Сталин Стассену, а история решит, какая из них лучшая. А тем временем обе стороны должны перестать бросаться лозунгами и определениями. Они с Рузвельтом никогда не называли друг друга «тоталитарным диктатором» или «капиталистом-монополистом». «Я не пропагандист, – заключил Сталин, – а деловой человек»64.