«Уайт Фьюнерал Парлор», Куперстаун, Нью-Йорк

Кому: Кристоферу Митчеллу

Южная Седьмая авеню, Нью-Йорк

Хотела бы заручиться Вашими услугами для конфиденциальной консультации. Общие знакомые заверили меня в Вашей осмотрительности. В настоящее время я на пути в Нью-Йорк и должна приплыть 18 апреля, после чего вскоре свяжусь с Вами. Дело касается крайне беспокоящего меня вопроса. Еще раз – рассчитываю на абсолютную конфиденциальность.

Миссис Мадлен Талмедж-Форс-Астор

Кому: Бенджамину Гуггенхайму,

пассажиру первого класса

Рекомендую соблюдать осторожность при высадке в Нью-Йорке. Адвокат Вашей супруги сообщил, что та начнет процедуру развода, если в газетах появится имя мисс Обер. Возможно, сейчас самое подходящее время отправить мисс Обер отдохнуть за городом. Предположим, две недели на курорте в Пенсильвании? А у причала ее будет ждать частная машина? Если Вы согласны, мы немедленно все устроим.

Джозеф Себринг, Адвокатские конторы Манчестера и Коутса

12 апреля 1912 г.

«Титаник»

Вверх и вниз.

Земля вздымается под ней, вверх, вверх, пока на мгновение не замирает…

Легкий наклон…

И спуск, плавно вниз, вниз, вниз.

Ритмично, словно движение корабля.

Как езда верхом на лошади. Вздымается мощный вал из мышц.

Рядом с Энни тело. Теплое, крепкое, сильное. Они поднимаются и опускаются вместе, сталкиваются, ударяются, а затем сцепляются вместе, их тела переплетены. Пальцы, руки, ноги. Их кожа липкая от пота. Жар пронизывает ее, словно огонь в печи.

Но есть в ней еще нечто, столь глубокая тоска, что она чувствует внутри пустоту. Господь любит хороших девочек, Энни.

Энни моргнула, туман перед глазами наконец прояснился.

Она стояла в коридоре у кают первого класса. В темноте, словно светлячки, сияли крошечные электрические лампы. На Энни была лишь тонкая хлопковая ночная рубашка, ни халата, ни тапочек. Светлые волосы, распущенные, ниспадали по плечам. Кожа покрылась мурашками, зубы стучали от холода. Этот стук, должно быть, ее и разбудил.

Энни потерла глаза. Наверное, ходила во сне. Такого с ней еще никогда не случалось.

Она скрестила руки, прикрывая грудь. Где же?.. Энни попыталась рассмотреть номера на дверях в скудном свете, но была почти уверена, что знает, где находится: у каюты Флетчеров.

Из-за двери доносились звуки. Энни их узнала: пара занималась любовью. Она узнала даже голоса, хоть они и не произнесли ни единого слова, узнала по тембру и тону, когда они рычали и хихикали, вздыхали и стонали. Марк ублажал жену так, как ублажал Энни в ее снах.

Холод исчез, сменившись смущением, от которого она вся вспыхнула. Энни не могла отрицать своего влечения к Марку, столь глубокого, что оно овладело ею во сне и привело, шаг за шагом, к его двери. И хуже всего было то чувство, от которого Энни, услышав этих двоих, не могла избавиться. Что она поймала Марка на измене ей.

Энни поспешила прочь, спрятав руки под мышками; лицо холодили ручейки слез. Она молилась, чтобы никто не заметил, как она бродит по коридорам, словно призрак безумной жены. Может, никто еще и не видел, но Энни поймала себя на мысли, что корабль знает. Корабль знает и теперь во мне разочарован. Он поймет, что я не такая хорошая, как он думал.

Направляясь к каютам экипажа, Энни бормотала себе под нос обещания. Она больше не будет думать о Марке. Она с ним покончила. И с Кэролайн. Единственная Флетчер, которая нуждается в ее помощи, единственная Флетчер, о которой она позволит себе заботиться, – это Ундина. Бедная беспомощная Ундина. Энни знала – чувствовала, – что малышка нуждалась в ней с того момента, как она ее увидела. Эти невинные глаза изучали ее лицо, словно пытались что-то ей сказать. Защити меня. Спаси меня. Ты мне нужна. И разве в последнее время малышка не выглядела хуже, бледнее, угасая на глазах? Нет, Энни никогда не смогла бы отказать Ундине.

* * *

Некоторое время спустя под веки Энни ворвался белый свет, пытаясь их открыть.

Это был холодный свет раннего утра, она знала это как служанка, которой каждый день приходилось вставать рано.

Которая должна просыпаться до рассвета.

Она проспала.

Энни резко села. Машинально бросила взгляд на узкую койку Вайолет в другом конце комнаты. Пусто. Вайолет встала и даже не потрудилась ее разбудить.

Энни сбросила одеяло и побежала к умывальнику. Вода была ледяная, но в кои-то веки Энни была этому рада: бодрящий холод помог проснуться. С зажмуренными глазами она нащупала полотенце и энергично растерла лицо, снова его согревая.

Когда Энни открыла глаза, ее внимание привлек маленький белый прямоугольник на полу. Судя по всему – сложенный лист фирменной бумаги, подсунутый под дверь. Энни его подхватила. Почерк был незнаком. Дрожащий и легкий, он выглядел так, будто принадлежал очень больному человеку. И написанное не имело никакого смысла:

Ты знаешь, кто я.

Ты знаешь, чего я хочу.

На мгновение все, о чем Энни могла думать, стало лицом женщины, которую она однажды увидела на пляже в детстве. Обнаженная, прекрасная, она грелась в лучах солнца у скалы, а ее тело и волосы были опутаны водорослями. Как она смотрела на Энни темными, бездонными глазами. Как Энни сразу поняла, кто и что эта женщина – дубеса. Госпожа из бабушкиных сказок. Темный дух моря – она забирала невинных девочек и заботилась о них глубоко под волнами, о своих бессмертных дочерях.

Энни содрогнулась.

Она повертела записку, ища, не написано ли там что-нибудь еще, но нет, больше ни капли чернил. Разум силился понять, что происходит. Может, послание предназначалось кому-то другому, а Энни его подсунули по ошибке? Нет, это неудачная шутка – наверняка все так и есть. Кто-то из экипажа дразнил Энни за ее застенчивость. Некоторые парни, работающие в котельной, были сущими детьми, как школьники. Одевшись, Энни сунула записку в карман передника. Надо докопаться до сути.

Энни увидела Вайолет позже тем же утром, когда они работали в отведенных им каютах.

– Это что? – прошипела она, потрясая запиской. – Это что значит?!

– Не понимаю, о чем ты, – отозвалась Вайолет, бросив беглый взгляд на бумагу.

– Это не ты написала? – Энни посмотрела на тонкие, словно паучьи лапки, каракули; желудок задергался, словно вода на раскаленной сковородке.

– Впервые вижу.

Прибираясь в каюте Стеда, Энни снова уставилась на записку, как вдруг вошел сам Уильям Стед. Он кивнул на листок в ее руках.