Среди экипажа ходили легенды о чудесных спасениях Джона Старра Марча. Он пережил по несчастному случаю на каждом корабле, на котором служил.

– А я все равно вернулся, потому что такова моя судьба. Я хотел их осчастливить, но в глубине души понимал, что если покину море, то никогда не смогу с этим смириться. И вот я здесь – там, где мне и место. Вы могли бы спросить себя, верно ли то же самое для вас, девочка.

Слова Марча обрушились на нее, словно огромная волна, увлекая под воду, не давая всплыть. Клерк не прав, Энни знала: если она перестанет убегать, прошлое поглотит ее. Он примирился со своим – это хорошо и здорово. Он ведь не совершил ничего и близко столь же плохого – столь же гибельного, – как она.

Когда Энни думала о Десмонде Фланнери – отце Фланнери, – ее охватывала паника. И Энни не могла точно сказать почему. Что-то стояло на пути воспоминаний, словно занавес, скрывающий что бы там ни стояло на другой стороне. Однако Энни помнила его голос, нежный – и убедительный. Мальчишескую улыбку, изгиб его губ. Ощущение этих губ, ощущение его рук. Имя, шепотом на ее языке. Дес.

– То, что вы увидели в этом письме, – не моя судьба, – проговорила Энни, возвращая лист в конверт и засовывая его в карман передника. Пряди непослушных пшеничных волос выпали из-под шапочки, и Энни нетерпеливо смахнула их с лица. – Как вы сказали, это не ваше дело, и буду благодарна, если вы сохраните все в тайне. А теперь прошу простить. Я опаздываю к своим каютам.

Энни бросилась прочь, не дожидаясь от него больше ни слова, по коридору кают первого класса. Клерк исчез из виду, а она все продолжала шагать, не обращая внимания куда, и лишь когда споткнулась о порог, осознала, что находится в курительной комнате. Делать здесь ей было нечего, она сама не понимала, зачем пришла. Несколько пассажиров попыхивали сигарами и с отстраненным любопытством разглядывали одинокую стюардессу. Она осмотрела прокуренное помещение, не уверенная, кого ищет, и вдруг сообразила, что надеется снова найти Марка. Она хотела увидеть, как его лицо озарится, как при словах о той женщине, наверняка бывшей возлюбленной. Марк мог бы утешить, позаботиться об Энни.

Она хотела Марка – что не имело никакого отношения к Десмонду Фланнери.

И это нельзя было отрицать.

Мистер Марч ошибался: ее тянуло на «Титаник», потому что так было суждено. Ей было суждено встретиться с Марком. Он и есть ее судьба. Она чувствовала это каждой каплей крови своего тела.

А что касается прошлого – она ведь все решила, когда отправилась в Саутгемптон и уговорила компанию взять ее на корабль, не так ли?

Она потянулась к зажигалке для сигар – тяжелой латунной штуковине, предназначенной специально для модной курительной комнаты, – подожгла уголок конверта, а затем уронила его на поленца, аккуратно разложенные в камине для вечерней публики. Она смотрела, как оранжевое пламя тянется кверху, и коротко молилась. Огонь очистит ее прошлое, унося Деса – его слова, его обещания, даже его веру – прочь в клубах дыма.

Марку хотелось курить.

Куда подевалась Кэролайн? Он не помнил, обещала ли она встретиться с ним в салоне или гостиной. Няня присматривала за Ундиной во время ужина и давным-давно уложила ее спать. Да и самому Марку уже пора было ложиться. Однако кое-что задевало его за живое.

Во-первых, разговор со стюардессой, мисс Хеббли, и странная фраза, которую та произнесла. Человек всегда заключен в ловушке внутри самого себя. Марк не мог сосчитать, сколько раз Лиллиан говорила ему нечто подобное. Она считала душу истинной сущностью человека, но, в отличие от многих, иногда жаждала, чтобы ее душа сбросила смертную оболочку. «Разве не было бы чудесно освободиться от самого себя?» – неоднократно спрашивала Лиллиан; Марк, откровенно говоря, не понимал этого желания. У Лиллиан случались мгновения, когда она пылала ненавистью к себе, говорила о странной тяге избавиться от своего прекрасного тела и лица. Абсурд – особенно учитывая, сколь многие женщины все бы отдали, лишь бы заполучить такие волосы цвета воронова крыла и сверкающие глаза. Лиллиан иногда становилась ходячим противоречием. Так работал ее разум, странный и мрачный. Марк знал, что ему нельзя так обожать даже ее меланхолию, ее причуды, но увы. Он любил их. Ему нравилась та смута, которую он в ней ощущал, даже находясь на другом конце комнаты. Нарастающее напряжение, когда Марк знал, не понимая откуда – просто по выгнутой брови или постукиванию ноги, – что вот-вот грянет бой.

Лиллиан обожала битвы. И билась без пощады, ранила словами, словно когтями. Однажды она сказала Марку, что это неправда, это не она злобна, а просто он предпочитал верить любой жестокости, что срывалась сгоряча с ее уст.

Да, разумеется, он верил. Ее слово было для него Богом, а ведь он даже не верил в Бога. Он верил в Лиллиан. Жестокую, мрачную, странную, чудесную Лиллиан. Марк понимал, что любил ее слишком сильно – сродни тому, как любил азартные игры. Он любил слишком глубоко, и однажды это затянет его на дно.

Нужно перестать о ней думать. Что такого в этом морском путешествии, что заставляло его снова чувствовать такую близость к Лиллиан, словно она здесь, витает поблизости?

Марк покачал головой – он был как будто пьян, хотя после ужина выпил всего бокал бренди. Сегодня Марк вел себя хорошо. Он избегал игры, хотя руки отчаянно чесались, а в ушах словно стоял тонкий собачий вой, далекий, настойчивый, призывный. Марк взял с собой книгу и сидел, уткнувшись в нее носом, пока мисс Хеббли не заставила его вынырнуть.

Не важно.

Его чертова жена – вот чего он хотел. В чем он нуждался.

Но с тех пор, как они ступили на этот корабль, Кэролайн стала часто исчезать. А когда наконец появлялась, на ее губах играла лукавая улыбочка, и говорить об этом Кэролайн отказывалась, настаивая, что все отлучки Марк просто надумывает.

Теперь он знал, что еще отвлекло Кэролайн в ночь спиритического сеанса: Гуггенхайм. Она проговорилась, что той ночью они беседовали, и с тех пор миллионер с раздражающей периодичностью как бы случайно появлялся то тут, то там. Он занял за завтраком соседний столик, в тот же день подсел играть в бридж, и взгляд его все время возвращался к Кэролайн – и задерживался на ней.

Если уж начистоту, Марк мог понять, почему Кэролайн откликалась на знаки внимания человека столь знаменитого и богатого, как Бенджамин Гуггенхайм. Тот был больше похож на Генри, покойного супруга Кэролайн: немолодой, с таким отческим видом, который Марк, будучи почти ровесником Кэролайн, никогда не смог бы при ней на себя напустить. И уверенный в себе – Гуггенхайм излучал тот сорт самоуверенности, что всегда сопутствует огромному состоянию.

Марк выгнал себя в курительную комнату. И только когда понял, что там никого нет – все уже наверняка ушли спать, – осознал, как бешено колотится его сердце. Стыд прокатился словно холодный пот. Марк явился сюда с иррациональной надеждой застать их вдвоем. Он хотел разобраться с этим миллионером, заставить его держаться подальше от своей жены. Чушь – Марк это понимал. Ничего же не случилось. Так почему он ведет себя как одержимый маньяк?