В лесу творилось невообразимое. Грохот взрывов не смолкал ни на минуту. Разносило на части деревья, срезанные ветки устилали землю. Если люди находили какое-то спасение в окопах, то лошади гибли одна за другой.

Небольшой табун под предводительством жеребца порвал уздечки и кинулся прочь из заполненного дымом и грохотом леса.

Когда снарядов падает много, начинает срабатывать теория вероятности. Взрывы доставали людей в окопах, превращая в месиво. Снова начинался исход. Осколочные снаряды, врезаясь в стволы деревьев, скашивали дождем осколков бегущих людей.

Немецким артиллеристам подвезли шрапнель. Стаканы, наполненные металлическими шариками, рвались на высоте полусотни метров, находя все новые жертвы.

На глазах у главврача санчасти Натальи Викторовны Руденко шрапнель наповал убила капитана-хирурга и раненого, лежавшего на операционном столе. Медсестре шрапнельная пуля угодила в лицо, опрокинув на истоптанный окровавленный пол. Ее торопливо перевязали и унесли. Девушка кричала, боясь увечья больше, чем смерти.

Закуривая папиросу, майор Руденко приказала навести порядок в операционной. Отпила глоток холодного чая и обратилась к оставшемуся в живых хирургу, бывшему детскому доктору:

– Будем вдвоем работать, – поглядела на багровое лицо измотанного недосыпанием старого врача и коротко заметила: – Да пейте вы свой спирт здесь, не убегайте каждый раз.

– Только на нем и держусь. Гляньте, какая очередь к нам.

Шестикилограммовый фугас рванул неподалеку, разбросал в сторону несколько тел. Донесся отчетливый мальчишеский крик:

– Маманя… больно-то как… помираю.

– Несите мальчишку, который помирает, – распорядилась Наталья Викторовна.

Восемнадцатилетнего парня спасли, ампутировали раздробленную ступню. Но у многих дела обстояли гораздо хуже. Руденко обошла длинный ряд раненых, ждавших операции. Этому уже не поможешь, перитонит в последней степени. У лейтенанта разорвано осколком легкое. Шансов мало. Двое с перебитыми руками подождут.

– Несите вон того, с осколочным ранением в живот.

Светловолосую женщину с папиросой во рту слушали беспрекословно. Она со злостью думала о том, что бесцельное сидение в этом лесу принесет еще много смертей.

Застава Журавлева (скорее рота) оборудовала окопы и щели по всем правилам и ждала начала вражеской атаки. Снаряды падали в глубине, потерь у пограничников и во взводе Кондратьева было немного. Но от этого легче не становилось. Плотный артиллерийский огонь каждую минуту уносил чьи-то жизни.

– Глянь, Василь, – показывал Мальцев. – Из наших пушек по нам бьют. Специально подкатили, морально нас раздавить. Стрельни, что ли, по ним.

– Без малого полтора километра, – отозвался Грицевич. – Из винтовки даже с оптикой не возьмешь.

Несколько «трехдюймовок» перенесли огонь на батальон Зимина. Окопы и траншеи, вырытые на краю леса, накрыли столбы разрывов. Там послышались крики. Пригибаясь, убегали двое красноармейцев.

Не иначе как от отчаяния заработал в ответ «максим». Рядом застучал второй, из отделения, которое ночью почти разбежалось. Теперь сержант, с которым утром разговаривал Мальцев, действовал самостоятельно.

– Николай, – приказал Журавлев, – сбегай к нему, скажи, чтобы прекратил огонь. Нечего патроны зря жечь. Напросимся, в нас снаряды полетят.

– Правильно, – согласился политрук.

– Что правильно? – насмешливо спросил его Журавлев. – Как куры расселись и ждем пока всех не перебьют?

– Должны наши подойти, – прошептал Зелинский. – Ведь так?

– Ваши, наши… С вечера полторы тысячи штыков имели. Нечего ждать было, а наступать, драться.

Тем временем Николай угомонил пулеметчика, у которого не выдерживали нервы. Угостил расчет махоркой, покурил вместе с ними.

– Теперь вы в моем отделении. Без команды не стрелять. Сколько патронов осталось?

– Две с половиной ленты.

– Так чего же вы их жжете без толку?

– От страха, – признался второй помер. – Вы бы нам махорки про запас отсыпали, и жрать хочется, сил нет.

– Не испортили аппетит? – спросил пулеметчик, показывая на траншеи Зимина, окутанные разрывами снарядов.

– Поесть все равно надо.

Тем временем решительная и обозленная Наталья Руденко прибежала в штаб. С порога обрушилась на командира полка и комиссара пограничного отряда. Говорила резко, но без надрыва, приводя цифры потерь:

– В санчасти скопились сто восемьдесят раненых. Почти все тяжелые. От обстрела погибли тринадцать человек, в том числе хирург и медсестра. Мы делаем все что можем, но к ночи умрет еще не меньше пятидесяти раненых. Людей надо эвакуировать.

– Успокойтесь, Наталья Викторовна, – широко улыбался подполковник, командир полка. – Посидите, выпейте чайку. А может, коньячку для нервов?

– У меня нервы в порядке, – огрызнулась хирург Руденко. – Этот обстрел прекратится когда-нибудь или нет?

– Наташа, – начал было комполка, которому женщина нравилась. – Сейчас мы ничего не можем сделать. Надо…

Рослый седоватый подполковник тоже когда-то нравился Наталье. Она видела в нем решительного и уверенного руководителя. Сейчас все это расползалось в некое растерянное подобие командира, размягченного водкой, и, кажется, не понимающего ситуации.

– Делайте что-нибудь, – воскликнула она. – Вы же мужчина!

В этот момент в блиндаж вошел комиссар отряда с биноклем на груди, туго перепоясанный портупеей, с планшетом и пистолетной кобурой на поясе. Он слышал окончание разговора.

Самолюбие мешало ему признаться, что надо было уходить еще вечером. Он не ожидал, что события станут развиваться таким образом. Не будет ни прочной обороны, ни смелых контратак. Полк просто расстреливали, выбивая из бойцов и командиров остатки уверенности.

И это были даже не вражеские самолеты, а свои же собственные пушки, как издевательство выставленные в ряд. И снаряды к ним подвозили на советских полуторках и ЗИС-5. Кажется, кто-то видел водителей в нашей форме за рулем. Предатели!

Неподалеку взорвался снаряд. С потолка посыпались струйки земли, земляной пол слегка встряхнуло. Комиссар невольно пригнулся.

– Метров двадцать, не ближе, – усмехнулась военврач. – И калибр так себе, дюйма три. Не прошибет ваш каземат.

– Блиндаж, – поправил ее подполковник.

Комиссару стало неприятно, за свое короткое испуганное движение. Блиндаж вырыли глубокий как погреб – четыре наката, щебень с землей, трехдюймовым снарядом его не возьмешь. Раздражал командир полка, не знавший, куда себя деть и опять выпивший. Было стыдно, что командный пункт (или убежище?) захламлен. В углу валяются пустые бутылки, на столе рядом со штабными картами – объедки, кружки.