– Лыков, – позвал он помкомвзвода, которого побаивался и не любил. Но сейчас голос умирающего лейтенанта был тверд. – Лыков, ты… ты примешь взвод. Все бумаги в планшете. Меня надо перевязать… и в санбат, как сильно жжет внутри… неужели кишки пробило.

– Все будет нормально, товарищ лейтенант, – козырнул старый солдат Зиновий Лыков, который уже насмотрелся смертей и видел, что лейтенант обречен. – Сейчас перевяжем и прямиком в санбат. Там быстро помогут.

– Как печет… мама.

С командира взвода сняли портупею, гимнастерку. Один из бойцов, подступивший с бинтом, растерянно пробормотал:

– Как его перевязывать? В боку дыра в два кулака, ребра сломанные торчат.

– И кишки наружу, – добавил другой.

– Бинтуйте поперек, чего стонете! – прикрикнул здоровяк Зиновий Лыков, цепляя на пояс кобуру с наганом лейтенанта.

Подошел к Зимину и доложил, что лейтенант умирает. От силы полчаса или час протянет. Самолеты уже улетели. Между поваленными расщепленными деревьями висела пелена дыма. Комбат спрятал в планшет документы лейтенанта, с минуту всматривался в фотографию худенькой девушки лет семнадцати. Машинально прочитал надпись на обратной стороне карточки: «Буду ждать с победой. Ты вернешься, я знаю. Люблю, твоя Валя». Стояла дата, второе июня сорок первого года. Как давно это было.

– Он еще курсантом тогда числился, – сказал Лыков. – А девка, видать, школьница.

– Невеста, – поправил Зимин. – Совсем дети. А ты перед ним выделывался.

– Воспитывал, – поправил старший сержант. – Взвод под команду дали, а он самых простых вещей не знает. А парень простой был, душевный. Мы его не обижали, слушались.

– Ладно, помолчи. Примешь временно взвод.

– Есть, товарищ капитан.

– Людей привести в порядок, побриться, почистить оружие.

– Что, выходим в ночь?

– Видимо, так. Для погибших вырыть могилу. Доложить об исполнении.

Зиновий Лыков помялся и сообщил:

– Четверо местных, которые западники, сбежали. Я им кричал, но разве остановишь. У меня во взводе человек двенадцать осталось.

– Примешь людей из третьего взвода. Там командира нет.

Но самым болезненным ударом по объединенному, готовому к маршу отряду стала гибель подполковника Платонова. Его завалило взрывом вместе с начальником штаба. Не менее энергичный, хоть и желчный по натуре начальник тыловой службы был тяжело ранен.

Как это часто случается, выбыли из строя самые решительные и опытные командиры. После недолгого совещания полк (теперь эту группу назвали так) возглавили командир стрелкового полка и комиссар пограничного отряда.

Оба сразу отменили приказ покойного подполковника, проявив при этом полное единодушие. Были срочно вызваны командиры подразделений. Журавлева не пригласили. Может, посчитали, что застава слишком мелкая единица, хотя капитан командовал и взводом Кондратьева, а также получил пополнение из числа разрозненных групп пограничников и красноармейцев. По сути, под командой Ивана Макаровича Журавлева уже набралась полноценная рота, хорошо вооруженная, готовая к опасному марш-броску.

Комиссар отряда предложил почтить память погибших, затем изложил свои соображения. Командиры и комиссары в 1941 году имели равные права, и комиссар сразу взял руководство в свои руки. Командир стрелкового полка, заметно обескураженный событиями первых дней войны, не возражал.

Комиссар умело обосновал свое решение, одновременно угадав настрой не слишком решительных командиров. Пускаться в рискованный марш с боями, когда вот-вот подойдут части Красной Армии, пожалуй, преждевременно.

Ситуация несколько изменилась. В результате сильной бомбежки погибли двадцать и получили ранения около сорока человек (потери относительно небольшие). Всего же раненых насчитывалось более ста бойцов. Как эвакуировать такую массу?

Комиссар приводил все новые аргументы в пользу того, что следует выждать еще немного, а не кидаться очертя голову по заполненным фашистами дорогам. Сам не замечая того, он толковал все в пользу своего решения в ущерб реальному положению дел.

Половина раненых могла передвигаться своим ходом и не создавала пока проблемы со своей эвакуацией. Имелось довольно большое количество повозок и лошадей.

Насчет успешной обороны комиссар преувеличивал возможности кое-как сколоченного полка. Имелось семнадцать пушек, в том числе три тяжелые гаубицы. Но запас снарядов был невелик и через час-два интенсивного боя орудия превратятся в бесполезное железо.

Количество патронов – по тысяче-полторы на пулемет и по две сотни на стрелка – казалось комиссару достаточным запасом. Бывалые командиры знали, что без подвоза все это израсходуется за весьма короткое время. Они считали, что имеющиеся возможности позволят полку прорваться на соединение с главными силами, а задержка на день-два влечет за собой риск оказаться в плотном кольце. Немцы выжидать не станут и перекроют пути отступления.

Кроме того, командиры батальонов и рот были уверены, что сразу после объявления приказа о переходе к обороне начнется бегство. Самовольно уйдут навстречу нашим войскам те, кто желает сражаться. Сидеть и чего-то ждать под бомбами и снарядами они не захотят.

Побегут бойцы из местных, так называемые «западники». По рукам ходили листовки, в которых «братьев-украинцев» призывали бежать из чужой для них армии и обещали всякие блага.

На обещания клевали не все, особенно бывшие активисты, комсомольцы и мужики, понимавшие, что нарушая присягу, они становятся предателями и могут попасть под расстрел. Но таких было немного. Бегство местных призывников обещало стать повальным.

Выражать свое мнение насчет дезертиров командиры не решались. Кроме обвинений в паникерстве, ничего не дождешься. Могут и под суд отдать. Мол, не умеете людей держать, в беспомощности расписываетесь.

Но нашлись командиры, которые решительно настаивали на немедленном прорыве этой же ночью. В их числе был начальник особого отдела пограничного отряда майор Лесков.

Седой, с сутулой широкой спиной, Михаил Андреевич начал свою службу на границе еще в начале двадцатых. Сейчас он прямо высказывал то, о чем не решались говорить другие.

– Бездействие для военных людей неприемлемо. Развал дисциплины, паника.

– Ну, паники пока не наблюдается, – с непонятной улыбкой заметил старший политрук Анатолий Усанов, помощник комиссара по работе с комсомолом. – Наши комсомольцы как один готовы…

– Может, оставим пустые рассуждения? – раздраженно перебил политрука майор Лесков. – Война – это не комсомольское собрание.

Главным аргументом оборонительной тактики комиссара отряда и идущего у него на поводу командира стрелкового полка было твердое убеждение, что вот-вот нанесут удар регулярные части Красной Армии. Этого ждали с часу на час, и большинство в такой несокрушимый удар верили. Но далеко не все. Сомневались в этом майор Лесков и комбат Зимин, хотя последний и помалкивал. Высказать свое мнение ему бы все равно не дали.